Томик стихов упал на пол. Грегор провел ладонями по спине Венеции и крепко сжал ее в объятиях. Рот его приоткрылся, но Грегор не поцеловал ее, а почему-то оттолкнул от окна и заслонил собой.

Остановился. Поднял голову и посмотрел в окно.

Венеция последовала его примеру. Внизу, на заснеженном дворе, стояли Рейвенскрофт и грум Грегора. Лица у обоих были потрясенные и в то же время благоговейные.

Грегор пробормотал себе под нос какое-то ругательство. Подошел к окну, распахнул его нашарил что-то у себя в кармане и выбросил прямо в снег, после чего резким движением задернул шторы.

– Грегор, я…

Он подошел к двери и захлопнул ее пинком. Сердце, у Венеции билось часто и сильно, руки горели.

– Грегор?

Он бросился к ней:

– Венеция, я хочу тебя поцеловать и не хочу, чтобы ты меня оттолкнула.

Она открыла рот – и снова его закрыла, не в силах выговорить ни слова.

Грегор обнял ее одной рукой за талию и рывком привлек к себе.

– Это… это снежное безумие, – еле слышно проговорила Венеция.

Она чувствовала жар его тела сквозь одежду.

– Да, – прорычал Грегор; его губы скользнули по щеке Венеции.

– И еще то, что мы оказались в такой тесной близости, – добавила она.

Губы Грегора коснулись чувствительного местечка на шее у Венеции. Она запрокинула голову, чтобы дать ему больше возможности ласкать ее, и, выдыхая слово за словом, сказала:

– Это… ничего… не… значит.

– Как хочешь, – шептал он ей в ухо, целуя его, и Венеция застонала.

Она обняла Грегора за шею и снова поцеловала в губы. Он ответил ей со всей страстью, которую еще недавно поклялся сдерживать. Поцелуй в лесу теперь казался всего лишь прелюдией. Страсть Венеции была точно взрыв, ее тело откликалось Грегору так нежно и пронзительно, что все благие мысли исчезли, испарились.

Грегор попробовал Венецию на вкус – то был вкус свежего снега и сливок, тайных улыбок, вкус истинной страсти. Он попробовал ее с жадностью, ни о чем не задумываясь, томимый желанием.

Венеция просунула руки ему под жилет и уцепилась за рубашку. Она искала его губы с той же страстью, как Грегор – ее губы. Он провел легкими поцелуями линию от щеки Венеции к ее уху.

– Это безумие, – прошептал он. Сердце его гулко и тяжело билось.

– Снежное безумие, – прошептала Венеция, целуя Грегора в подбородок.

Дрожь сотрясала его от ее прикосновений. Господи, она также соблазнительна, как любая женщина, которой он обладал. Она гладила его грудь, руки от плеча до кисти, как будто хотела запомнить каждую линию, каждый мускул.

– Я хочу тебя, Венеция.

Она посмотрела ему в глаза, туманные и оттого загадочные.

– Я знаю.

– И ты… согласна?

Она не отвела взгляд.

– О да. Я не могу иначе.

Да – требовало его тело. Нет – пытался крикнуть его разум. К его великому изумлению, Венеция протянула руки к его поясу и одним движением расстегнула верхнюю пуговицу на брюках. Глаза у Венеции потемнели, щеки горели; и она расстегнула вторую пуговицу, которая поддалась уже не так легко, и, справляясь с нею, Венеция невольно причинила Грегору боль в самом чувствительном в эти минуты месте.

– О Господи! – пробормотал он.

Венеция замерла, явно удивленная, потом убрала руки.

– Я сделала тебе больно?

– Нет! – Он схватил ее руки и вернул к застежке своих брюк, прижав к своему возбужденному естеству.

Венеция смотрела на него во все глаза, и Грегор застонал. Нужно остановиться, подумал он, но это было выше его сил. Он чувствовал себя словно юноша, впервые познавший женщину. Венеция казалась такой соблазнительной, такой неодолимо влекущей. Быть может, потому, что до этого момента была запретным плодом.

– Мы не должны, – произнесла она в то время, как ее пальцы занимались третьей пуговицей.

– Мы можем пожалеть об этом, – согласился он, гладя ладонями талию Венеции и ее округлые ягодицы.

– Уверена, что так и будет.

Она стянула с плеч Грегора жилет, отшвырнула в сторону и стала вытаскивать из-за пояса рубашку.

Грегор еще не знал женщины настолько решительной. Это она соблазняла его, а он наслаждался каждой минутой соблазна.

Она хотела его, хотела его.

Грегор привлек к себе Венецию и поцеловал в губы, окончательно потеряв самообладание.

Обратного пути не было.

Глава 13

Стоял жаркий летний денек, когда я в первый раз встретила вашего дедушку. Шла домой с поля, где помогала своему па. Голова у меня была повязана платком, платье провоняло потом, на ногах башмаки размером вдвое больше, чем надо. В такие дни я только и мечтала о другой, лучшей, жизни. Ваш дедушка был у нас чужой, он приехал навестить свою тетку. Он только глянул на меня, такую вот растрепу, и говорит: «Вот она, женщина, на которой я женюсь! Где же ты была всю мою жизнь, любовь моя?» А я тут же выпалила ему в ответ: «Не приставай ко мне, негодник! Ежели ты явился сюда с пустым кошельком, убирайся подобру-поздорову! Потому как лучше мне остаться навек незамужней, чем всю жизнь голодать!»

Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в один холодный зимний вечер

Мать Венеции любила повторять, что упала в обморок, когда мистер Оугилви обнял ее в первый раз. Венеция считала, что это утверждение проистекает из склонности мамы к чрезмерной драматизации самых обычных вещей, однако сейчас, в жарких объятиях Грегора, она испытывала нечто похожее на обморочное состояние – у нее кружилась голова, подкашивались ноги.

Ее решимость ни в коем случае не приносить свое целомудрие в жертву импульсу сдала свои позиции, съежилась, а потом и вовсе исчезла, рассеялась, словно дым.

До сих пор ее жизнь была уравновешенной, предсказуемой. Пожалуй, она заслужила право на некоторые грехи, не требующие особого покаяния. Был момент, когда она чувствовала себя совершенно спокойной и уверенной в себе, а потом, то ли из-за какого-то прикосновения, то ли из-за того, как посмотрел на нее Грегор перед тем, как подойти кокну…

В распаленном желанием воображении вдруг отчетливо нарисовалась реальная картина: Грегор выбросил что-то в снег. Это что-то сверкнуло, будто золотая монета. Что он выбросил? И почему?

Губы Грегора коснулись ее шеи, и Венеция мгновенно утратила логический ход мыслей, так же как и способность держаться на ногах. Грегор подхватил ее и прижал к своему мускулистому горячему телу. Губы его тоже были горячими и властными. Он обнял Венецию за плечи и вдруг поднял голову, глянув Венеции прямо в глаза. Он приоткрыл рот, прекрасно очерченный четкими, красиво изогнутыми линиями. Дыхание вырывалось у него резкими толчками. От него слегка пахло его обычным одеколоном и не очень сильно, недостаточно явственно ромом.