Кожаные шторки кареты были раздвинуты. Если подождать, пока экипаж поравняется с ним, можно будет увидеть в окне Венецию с ее небрежно подколотыми каштановыми волосами и явно недовольным выражением лица – видимо, мисс Платт ей уже сейчас смертельно надоела.
Право, Венеция шагу не может ступить, чтобы к ее юбке не прицепилась, словно репей, история чьих-нибудь невероятнейших бедствий и страданий. В этом случае он ей сочувствовал. В прошлом, ну хотя бы неделю назад – Грегору вдруг показалось, что с тех пор прошли годы, – они оба скорее всего просто посмеялись бы над глупым созданием.
Он ехал бы верхом рядом с каретой, ловил взгляд Венеции и понимал, о чем она думает, а она читала бы его мысли. Но сейчас она избегает его взгляда, избегает его самого.
Грегору расхотелось улыбаться. Он утратил нечто дорогое, и какая-то часть его души страшилась, что потеря эта невозвратима. Он не сознавал, оказывается, насколько дорог и мил ему смех Венеции, не сознавал до нескольких последних дней, когда она почти не смеялась. У нее было прекрасное чувство юмора, в глазах сверкали серебристые искорки, а губы складывались в неподражаемую усмешку.
Черт, черт, черт побери! Чудовищно несправедливо, что бессмысленная затея Рейвенскрофта при вела к их отчуждению! Грегор крепче сжал поводья и дал лошади посыл вперед, отъехав на значительное расстояние от кареты.
Теперь он как бы ощущал в себе постоянное присутствие Венеции, отмечая то, что было скрыто от него прежде. Завитки волос у нее на шее, необыкновенную ясность улыбки; то, как она слегка приподнимает голову, когда что-нибудь слушает… одним словом, все, что делало для него Венецию больше чем просто другом.
У него было такое чувство, словно все эти годы он смотрел на Венецию сквозь темное стекло, а сейчас тени исчезли и ее осветил яркий солнечный свет. Венеция Оугилви, его лучший друг, единственная женщина, о которой он никогда не думал с чувственным оттенком, была красива. Не вызывающей, поверхностной, тщательно культивированной красотой светских дам, а глубокой, богатой, земной красотой настоящей женщины.
Осознание этого вывело Грегора из равновесия и доказало, что именно он в отношениях с Венецией был зависимым, он, а не она. Хоть она и была слишком упрямой, чтобы это признать, ей следовало выйти замуж за него, а не за кого-то другого. Он знает ее, ценит и любит. У него хорошее состояние и достойное положение в обществе, и он может ее обеспечить всем, чего она пожелает. Он вполне может построить еще одну конюшню в своей имении в Ланкашире, чтобы содержать там лошадей, которых, он был уверен, Венеция захочет приобрести. Чего еще, спрашивается, желать?
Грегор поморщился, вспомнив разгневанное лицо Венеции, когда он решительно заявил ей, что она должна выйти за него замуж. Хотя у нее и не было выбора, Венеция заслуживала того, чтобы ее об этом попросили.
Грегор вздохнул. Быть может, в мирной и спокойной обстановке в доме у бабушки Венеции он сможет начать все сначала и сумеет объяснить ей преимущества союза с ним. Она еще не готова до конца понять, насколько чревато бедами сложившееся положение, но поймет непременно и тогда заново обдумает его предложение. Просто у нее нет другого выхода.
Эта мысль подбодрила Грегора, и он, повеселев, поскакал дальше, к повороту дороги, но тут ему резким окриком пришлось остановить коня. Легкий фаэтон глубоко увяз в грязи у обочины. Пассажир и его кучер стояли рядом с экипажем. Пассажир, мужчина средних лет в светло-коричневом легком пальто, поднял ногу и пнул колесо фаэтона.
Грегор рассмеялся.
Мужчина оглянулся и был крайне удивлен, увидев Грегора.
– Жаль, что вам пришлось стать свидетелем этого безобразия, – сказал он, подходя к Грегору и протягивая ему руку. – Позвольте представиться. Я сэр Генри Лаунден.
Его рукопожатие было крепким и уверенным, серые глаза смотрели ясно и открыто. На висках у сэра Лаундена пробивалась седина, а когда он рассмеялся, в уголках глаз собрались тонкие морщинки.
Грегор улыбнулся:
– Добрый день. Простите, что остаюсь в седле, но земля уж очень неприветлива.
Сэр Генри удрученно покачал головой, указав на свои испачканные в грязи сапоги.
– Мне самому следовало бы отправиться в путь верхом, а не в этой таратайке, но при всем том я очень рад, что встретил вас. Мы торчим здесь уже целый час, и ни один человек не проехал по дороге. Я уж подумывал, не придется ли тащиться пешком четыре мили до Эддингтона.
Грегор глянул на покрытую грязью дорогу:
– Настоящее болото, черт побери, а?
Мужчина кивнул и заметил:
– Другая сторона дороги будет потверже. Нам следовало это проверить до того, как мы увязли.
– Я вот думаю, достаточно ли эта более твердая полоса широка, чтобы на ней уместилась пара колес?
Грегор слышал, что карета приближается к ним. Едва она показалась из-за поворота, как он понудил коня встать поперек дороги. Чамберс с одного, взгляда оценил положение и остановил карету.
Дверь кареты распахнулась, и наружу почти вывалился Рейвенскрофт, не обращая внимания на слякоть и грязь.
– Мистер Уэст! – Голова мисс Платт высунулась из окна. – Будьте осторожны! Клянусь, вы промочите ноги. Мы застряли? Надеюсь, нам не придется выходить из кареты и дальше идти пешком, у меня нет подходящей обуви, а юбки мои превратятся в лохмотья. Мистер Уэст, подумайте, как это ужасно – передвигаться пешком втасую погоду!
Она вернулась на место, но голос ее не умолкал, однако теперь сентенции мисс Платт были обращены к Венеции. Рейвенскрофт подошел к Грегору, в глазах его было выражение невероятной муки.
– Маклейн, нам следует поменяться местами. Вы согреетесь в теплой, удобной карете, а я испытаю то, что довелось испытать вам. Холод, надо сказать, весьма чувствительный, и…
– Нет, – бросил Грегор и обратился к сэру Генри: – Если вы поможете нам перебраться через эту грязь, мы, само собой, довезем вас до Эддингтона. Там вы наймете верховую лошадь и продолжите вашу поездку.
– Это было бы замечательно. – Сэр Генри устремил на Грегора страдальческий взгляд: – Видите ли, я очень, очень спешу, а в таких случаях, как правило, возникают непредвиденные препятствия, вы не находите?
– Совершенно с вами согласен, – усмехнулся Грегор.
– Милорд! – воззвал Чамберс со своего высокого кучерского насеста. – Быть может, леди выйдут из кареты? На дороге скользко, мы можем перевернуться.
– Ты прав. Я им помогу, – сказал Грегор, подошел к карете и открыл дверцу. Ворвавшийся внутрь дневной свет посеребрил глаза Венеции. Грегор протянул ей руку: – Вам придется постоять в сторонке несколько минут, пока мы проведем карету через этот участок дороги.
Она чуть помедлила, потом кивнула и подала ему руку. Легкое прикосновение ее пальцев словно обдало Грегора жаром. Он сжал руку Венеции, она сделала шаг к двери, и на мгновение глаза их встретились.