Она не шевелясь смотрела только на него, не замечая его спутников. Она заставила себя не обращать внимания на свой грязный и неопрятный вид. Ее одежда была рваной, сырой и покрылась тюремными нечистотами и плесенью. Гвинет не позволила себе дрогнуть под взглядом Рована. Даже в лохмотьях она держалась спокойно и величаво. Она твердо решила закончить свою жизнь красиво и достойно. Рован наблюдал за ней, обжигал жестоким, осуждающим взглядом. Его синие глаза так потемнели, что казались ей двумя зловещими колодцами, в которых виден ад, где она окажется, когда в мучениях испустит последний вздох на костре.
Она всем своим видом показывала презрение к этому взгляду и почти не слышала судью, который читал обвинительный приговор, сообщая ей, что настал ее последний час.
«…Сжечь на костре, пока не придет смерть… пепел развеять по ветру…»
Она не шевельнулась, даже не моргнула, просто стояла совершенно неподвижно, высоко держа голову. Теперь она заметила, что преподобный отец Мартин тоже пришел и стоял позади остальных. Ее почти позабавило, что они прислали сюда этого любимого комнатного пса, чтобы он попытался снова пробудить в ней жалкий ужас и заставил повторить признание даже на костре. В конце концов, если она убедит толпу, что была служанкой дьявола и виновна во всевозможных ужасных преступлениях, люди не станут шептать, что она — невинная жертва политической борьбы, и этот шепот не превратится в крик, который прозвучит по всей стране и поднимет волну народного гнева и сопротивления.
— Леди Гвинет Маклауд, вы должны признать свою вину перед большим скоплением народа, и тогда ваша смерть будет легкой, — сказал священник. — А теперь исповедуйтесь и помолитесь, потому что, если вы покаетесь всем сердцем, наш великий Небесный Отец может избавить вас от вечного пребывания в самых глубоких безднах ада.
Она не могла оторвать взгляд от Рована. Он был настолько выше всех остальных, что казался неукротимым великаном. Рован по-прежнему смотрел на нее с величайшим отвращением. Она молилась Богу, чтобы в ее собственном взгляде отвращение было заметней, чем ее страх.
— Будьте осторожней, преподобный отец, — тихо ответила она. — Я уже осуждена, и, если теперь буду говорить перед толпой народа, скажу, что ни в чем не виновна. Я не солгу перед народом, иначе Отец Небесный покинет меня. Я пойду на смерть, а после нее — на Небеса, потому что наш добрый Господь знает, что я невиновна и что вы используете Его имя, чтобы избавиться от политического противника. Боюсь, что это вы будете долго гореть в аду.
— Не богохульствуй!
Эти слова ошеломили ее, потому что их выкрикнул Рован.
Он мощным грубым рывком распахнул дверь ее камеры. Прежде чем Гвинет успела понять, что происходит, он схватил ее и жестоко вцепился ей в волосы одной рукой, заставляя молодую женщину смотреть вверх, прямо и его глаза, и не позволяя ускользнуть от другой руки, которая касалась ее щеки.
— Ни в коем случае нельзя позволить ей говорить перед большим скоплением людей. Она знает, что ее душа попадет в ад, и постарается утащить других вслед за собой в зловонную дыру Сатаны, — грубо, с ненавистью и убеждением в голосе прорычал Рован. — Поверьте мне, я слишком хорошо знаю, как соблазнительны ее колдовские чары.
Как такие слова могли сорваться с его губ? Когда-то он клялся, что будет любить ее всегда. И дал перед Богом обет любить ее.
Сердце леди Маклауд разрывалось при мысли, что он пришел не только как свидетель ее страшной смерти, но и как один из ее мучителей.
Его ладонь была широкой, а прикосновение длинных пальцев нежным, что удивительно для рук человека, привыкшего иметь дело с мечом. Гвинет с новой болью вспомнила, что раньше эти пальцы тянулись к ней лишь для того, чтобы с величайшей нежностью скользить по ее коже. А его глаза… глаза, которые смотрели на нее с таким восхищением, с таким весельем, иногда даже с гневом, но чаще всего с глубокой страстью, которая ласкала ее душу сильней, чем любое прикосновение могло бы ласкать ее тело.
Теперь эти глаза были темными и жестокими. Держа ее так, чтобы она не могла защититься, и продолжая пристально следить за ней взглядом, он пошевелился. Она увидела, что он держит что-то в руке — это была маленькая стеклянная чашка. Рован поднес эту чашку к ее губам и, наклонившись, тихо шепнул, чтобы слышала только она:
— Выпей это. Сейчас.
Гвинет растерянно смотрела на Рована, не понимая его, но зная, что у нее нет выбора. Она почти улыбалась, потому что видела, как в его синих — синей, чем небо и море, — глазах мерцает какое-то чувство — отчаяние и что-то еще. Вдруг она поняла, что это было. Рован играл роль, он не забыл ее!
— Ради бога, выпей это сейчас, — повторил он.
Она закрыла глаза и выпила.
Через секунду камера закружилась у нее перед глазами, и она поняла, что все-таки Рован оказался милосердным — он помнит те минуты, когда страсть с дикой силой бросала их друг к другу. Рован дал ей яд, чтобы избавить от мучений в пламени, которое должно с ревом сожрать ее тело и бушевать, пока она не превратится в пепел, а пепел потом развеют по ветру.
— Сатанинская сука! Она издевается над нами! — прорычал Рован, и его руки крепче сжали ее шею.
Он хочет показать, будто задушил ее не из милосердия, а чтобы не дать ей заговорить перед людьми.
У нее стало темнеть в глазах, руки и ноги онемели. Она уже не могла стоять и повисла на руках у Рована. Мысленно она благодарила его за то, что умрет до того, как сгорит в огне.
Но даже в эти последние минуты ее душа с бешеной силой сопротивлялась жестокой правде. Она не желала признавать, что тот, кому она верила, кого любила больше жизни, с кем делила любовный восторг и была на вершине блаженства, отнимает у нее жизнь.
Она снова увидела его глаза, яркие, как два синих огня. Неужели эти два маяка не оставят ее в покое и после смерти?
Ее губы зашевелились.
— Негодяй, — прохрипела она Ровану.
— Я встречусь с вами в аду, леди, — ответил он.
Эти слова были сказаны шепотом, и все же ей показалось, что они, как огонь его глаз, обязательно будут сопровождать ее в вечности.
Его рот изогнулся. Что это — улыбка? Он смеется над ней даже в минуту ее смерти? Ее зрение слабело, но она посмотрела ему в глаза, желая убедиться, что ее догадка верна. Но увидела в них только печаль. И еще Гвинет заметила, что он старается сообщить ей взглядом нечто, о чем не должны знать остальные.
Пока силы не оставили ее, она глядела в его глаза, пытаясь разгадать все, что в них таится, и передать ему свою просьбу.
Дэниел…
Она хотела произнести это имя вслух, но не осмелилась. Она знала, твердо знала, что он будет любить их сына, что Дэниел не будет ни в чем нуждаться. Рован позаботится о нем. Рован не такой, как она, и не погибнет из-за каприза переменчивой судьбы правителей. Он всегда был государственным человеком. Его враги всегда верно оценивали его могущество и силу народной любви к нему.