Я стоял, находясь во власти невыразимого страха, напряженно вслушивался в происходящее, скрытое от меня сумраком и туманом, и пытался найти различия между этими звуками и теми, что издает настоящая повозка. Но не заметил никакой разницы. Если бы я мог броситься туда и при этом не сбиться с пути, я наверняка увидел бы повозку, забрался в нее, обратился бы к кучеру. Но уж так вышло, что я оказался не в силах что-либо сделать и просто неподвижно стоял, объятый ужасом и в полном душевном смятении. Мои нервы были взбудоражены из-за мрачных предчувствий и неожиданно разыгравшегося воображения.
Затем я понял, что собака выбежала из дома и теперь стоит рядом со мной. Замерев на месте и подняв уши, она смотрела в сторону болота, откуда доносились жуткие звуки. Повозка уезжала все дальше, грохот колес теперь был едва различим, а потом — всплеск воды, чавканье тины и ржание перепуганной лошади. Началось. Повозку стало засасывать в трясину, она медленно уходила на дно, наступил страшный момент, когда вода сомкнулась над ней, послышалось бульканье, заглушившее ржание барахтавшейся лошади, и ужасные, пронзительные детские крики. Постепенно все стало стихать, крики перешли в полупридушенный стон и наконец смолкли окончательно. Наступила тишина.
Лишь вдалеке тихо плескалась вода. Меня колотило, во рту пересохло, а ладони болели в тех местах, где я впился в них ногтями, когда беспомощно стоял и вновь внимал ужасающим звукам, которые будут вновь и вновь воскресать у меня в памяти до конца моих дней.
У меня не осталось и тени сомнения в том, что повозка, лошадь и плачущий ребенок не были реальными. О том, что их последняя поездка через болото и исчезновение в опасной трясине произошли не только что в нескольких сотнях ярдах от меня, я знал абсолютно точно. Но в то же время я понимал, что когда-то — я не мог сказать, когда именно, — это страшное событие действительно произошло в Ил-Марш. Повозка с лошадью, кучером и пассажиром-ребенком попала в трясину и скрылась под водой за считаные минуты. При одной только мысли об этом, не говоря уж о кошмарном спектакле, вновь разыгранном передо мною призраками, я почувствовал себя окончательно подавленным. Я стоял и дрожал, мне было холодно из-за тумана, ночного ветра и пота, который тут же остудил мое тело.
А затем Паучок, ощетинившись и выпучив глаза, отступила на пару шагов, встала на задние лапы и разразилась протяжным, отчаянным и душераздирающим воем.
Собака не отзывалась на мои окрики, и в конце концов мне пришлось взять ее на руки и отнести в дом. Она была вся напряжена и явно напугана, а когда я опустил ее на пол в прихожей, прижалась к моим ногам.
Как ни странно, но ее страх убедил меня в том, что я должен взять под контроль мои эмоции; примерно так же храбрится мать, старающаяся успокоить плачущего ребенка. Паучок была всего лишь собакой, но я чувствовал ответственность перед ней, я должен успокоить и приободрить ее, и, поступая подобным образом, сам успокаивался и собирался с силами. Я стал гладить и ласкать ее, но через несколько минут она вдруг сорвалась с места и с рычанием вновь бросилась по лестнице наверх. Я последовал за ней, по дороге включая все лампы, которые попадались мне. Как я и предполагал, Паучок свернула в коридор, в конце которого находилась комната с запертой дверью. Я уже слышал тот звук — сводящий с ума знакомый стук, мучивший меня, ибо я не мог определить, что это такое.
Когда я свернул за угол, мое дыхание участилось и сердце бешено забилось в груди. И если до сих пор все происходящее в доме внушало мне просто страх, то в тот момент, когда я добежал до конца коридора и увидел, что там, мною овладел ужас, и я на мгновение поверил, что сейчас умру, — нет, что я уже умираю, ибо я не представлял себе, как человек способен выдержать столь сильное потрясение, при этом остаться в живых и сохранить рассудок.
Дверь в комнату, из которой доносились звуки и которая, без сомнения, все это время была заперта и не позволяла мне проникнуть внутрь, дверь, к которой не было ключа, теперь оказалась открытой. Распахнутой.
Комната за ней была погружена в кромешную тьму, за исключением небольшого пространства у входа — свет от лампочки на лестничной площадке тускло освещал коричневый настил на полу. Внутри я слышал и стук — теперь, когда дверь была открыта, он звучал громче, — и фырканье собаки, которая суетливо бегала вокруг чего-то и принюхивалась.
Не знаю, сколько я простоял там, объятый страхом и дрожью, пребывая во власти ужасного замешательства. Я полностью утратил ощущение реальности. В голове у меня был кавардак, смешались какие-то обрывочные переживания и мысли о призраках и реальных людях из плоти и крови, тайком проникших в дом, о насилии и убийствах и прочие странные, безотчетные страхи. И все это время дверь была раскрыта, а стук какого-то раскачивающегося предмета за ней все не смолкал. Да. Я наконец понял, что за звук я слышал все это время, по крайней мере он сильно напомнил мне его. Точно так же постукивало кресло-качалка моей няни, которая сидела у моей кроватки, пока я, в ту пору еще маленький мальчик, засыпал. А она все раскачивалась и раскачивалась. Когда я болел и у меня начинался жар или когда я просыпался от ночного кошмара, моя мать или няня подходила ко мне, брала меня на руки, садилась вместе со мной в кресло и укачивала, пока я снова не засыпал. Звук, который я услышал, разбудил во мне далекие и смутные воспоминания детства. Он всегда ассоциировался у меня с покоем и безопасностью, умиротворенностью и чувством уверенности; этот повторяющийся, ритмичный звук убаюкивал меня по вечерам и звучал во сне, означая, что два самых близких для меня человека, которых я любил больше всего на свете, были рядом. И вот, когда я стоял в темном коридоре и прислушивался, этот стук оказал на меня точно такое же воздействие: меня словно загипнотизировали, я оказался в состоянии дремоты и покоя, мои страхи развеялись, напряжение в теле ослабло, я дышал спокойно и глубоко, чувствуя, как тепло разливается по всему моему телу. Я поверил, что теперь уже ничто не сможет напугать меня или причинить вред, у меня появился защитник и покровитель и он рядом. Возможно, так оно в действительности и случилось, возможно, мои знания и детская вера в невидимых небесных духов, которые сопровождали, поддерживали и защищали нас, — все это было правдой. Или, может, мои воспоминания, разбуженные стуком кресла-качалки, оказались настолько четкими и сильными, что смогли побороть и прогнать все казавшееся мне зловещим.
Но в чем бы ни заключалась причина, я знал: теперь мне хватит мужества войти в комнату и встретиться лицом к лицу со всем, что там окажется. И пока я не утратил эту уверенность, а прежние страхи не вернулись, я перешагнул порог, призвав всю свою решимость, смелость и твердость духа. Я тут же положил руку на выключатель, но когда свет так и не зажегся, я направил фонарь на потолок и увидел, что патрон для лампочки пуст. Однако свет фонаря был достаточно ярким и сильным. Как только я вошел в комнату, Паучок тихо заскулила откуда-то из угла, но не подошла ко мне. Очень медленно и осторожно я стал обследовать комнату.
Это оказалась примерно такая же комната, которая сохранилась в моих детских воспоминаниях и с которой навсегда был связан стук кресла-качалки. Детская комната. В углу стояла кроватка, такая же узкая и низкая, как в свое время была у меня. Рядом с ней, обращенное к камину, чуть сбоку от него, стояло кресло-качалка. Оно также показалось мне на удивление знакомым — сделанное из темного дерева, возможно, вяза, с низким сиденьем, высокой спинкой из перекладин, с широкими потертыми изогнутыми полозьями. Я смотрел, пока у меня не заболели глаза, как оно медленно раскачивалось, постепенно сбавляя скорость. Так часто раскачивается кресло-качалка после того, как из нее кто-то встает.