— Алехандро, ты невыносим. Ну что ты болтаешь?
Он не переставая поддразнивал Кизию, когда пребывал в хорошем расположении духа, но ей это нравилось. Он был таким тихим в самолете, а сейчас снова стал веселым.
— Что я собиралась сказать вам, мистер Видал, перед тем как вы повели себя таким оскорбительным образом…
— Оскорбительным? Выдумки!
Он уже переключился на пиво и сделал глоток.
— Я собиралась тебе сказать, что… — понизив голос, начала она, — так случилось, что ты стал мне необходим. Странно, да? Мне кажется, без тебя я бы потерялась. Так хорошо, когда ты рядом.
Он отрешенно молчал.
— Да, я чувствую то же самое, — сказал он наконец, — мне не по себе, когда я не вижу тебя несколько дней. Мне надо знать, что у тебя все хорошо.
. — Так приятно чувствовать твою заботу. А когда ты не звонишь, я боюсь, что тебя могли убить в метро.
— Ты знаешь, за что я люблю тебя больше всего?
— За что?
— За твой неиссякаемый оптимизм. Твою веру в людей… «Убить в метро»… Скажешь тоже! Почему со мной может, такое случиться?
— С другими случается. Почему же с тобой не может?
— Здорово! Ты знаешь, что я думаю, Кизия?
— Что?
— Что ты в постели…
— Опять за старое? Алехандро, ты просто паршивец и грубиян. А сейчас отвези меня на залив. И учти, я этого никогда не делаю…
— Делаешь!
— Не делаю!
— Делаешь!
— Спроси Люка!
— И спрошу!
— Ты не посмеешь!
— Ага! Он тогда скажет мне правду, да? Ты делаешь!
— Нет, иди к черту!
Дебаты, перемежаемые раскатами смеха, продолжались все время, пока они выезжали из кафе. Оставшийся путь до залива они веселились и поддразнивали друг друга — и вдруг затихли. Залив лежал перед ними будто отрез темно-синего бархата, на который набросили вуаль, и она повисла на макушках моста, не закрывая вида на залив. Вдали прозвучал сигнальный рожок, по берегам залива сверкали огоньки.
— Леди, когда-нибудь я переселюсь сюда.
— Нет, не сможешь. Ты слишком любишь свою работу в гарлемском центре.
— Это ты так думаешь. Меньше всего мне хочется заниматься этим изо дня в день. Здесь не такая сумасшедшая жизнь. Как знать, может, мои попытки получить здесь работу увенчаются успехом.
— И что тогда?
— Посмотрим.
Она грустно кивнула, обеспокоенная тем, что он может уехать из Нью-Йорка. Да нет, это просто разговоры, чтобы выпустить пар. Она решила не обращать на это внимания. Так лучше.
— Когда я вижу такую красоту, мне хочется остановить время, чтобы этот момент длился вечно.
— Чудачка. Разве мы все не хотим того же? Ты когда-нибудь бывала здесь на рассвете?
Она покачала головой.
— В это время еще красивее. Город подобен женщине, которая постоянно меняется: то она невзрачная, с мешками под глазами, то превращается в такую красавицу, что ты снова влюбляешься в нее.
— Алехандро, кого любишь ты?
С того дня, когда они пили горячий шоколад у нее дома, она не думала об этом. Он почти всегда был один или с ней.
— Довольно странный вопрос.
— Совсем нет. У тебя кто-то есть? Может быть, старая любовь?
— Нет, ничего подобного. Я не знаю, Кизия, я многих люблю. Некоторых ребят, с которыми работаю, тебя, Люка, моих друзей, семью. Да кучу народу.
— Слишком многих Гораздо легче любить многих, чем одного.
— У меня так не получалось… до Люка. Он многому меня научил в этом смысле. Он не боится этого так, как я… и, может быть, ты.
— Разве не существует единственной женщины, которую ты любишь?
Она не имела права спрашивать об этом, и она это понимала, но очень хотелось знать.
— Нет. В последнее время — нет. Может быть, давно.
— Тебе надо подумать об этом. Встретишь кого-нибудь со временем.
В душе Кизия надеялась, что этого не произойдет. Он заслуживал самой лучшей женщины, такой, которая могла бы отплатить ему тем же. Он заслужил это, потому что много отдавал сам. Но втайне она надеялась, что это произойдет не так скоро. Она не готова потерять его. Все так хорошо сейчас. А если у него кто-нибудь появится, она его потеряет. Это неизбежно.
— О чем ты думаешь, маленькая? У тебя такой грустный вид.
Ему казалось, что он знает почему.
— Всякие глупости лезут в голову. Ничего особенного.
— Не переживай так. Завтра ты его увидишь. Она только улыбнулась в ответ.
Они увидели ее сразу, как только свернули на автостраду. Сан-Квентин. За полосой залива, которая формой напоминала палец, указывающий в сторону суши, она возникла во всем своем безобразии. Весь остаток пути она маячила перед глазами Кизии, пока не скрылась снова, когда они свернули с автострады и запетляли по старой сельской дороге.
У нее перехватило дыхание, когда громада крепости под названием Сан-Квентин снова возникла перед ними. Она наступала, как гигантский задира или дьявольское видение из кошмарного сна. Невозможно было не почувствовать себя карликом среди башен и башенок, у поднимающихся вверх бесконечных стен с изредка проступающими маленькими оконцами. Эта тюрьма цвета прогорклой горчицы вызывала не только страх. Тут пахло злобой и террором, одиночеством, горем и потерями. Сам лагерь был окружен высоким металлическим забором с пущенной поверху колючей проволокой, а во всех возможных направлениях маячили сторожевые башни с фигурами вооруженных автоматами часовых. Охранники стояли и у входа. Лица людей были печальны, многие плакали. Сохранившийся ров с перекинутыми через него разводными мостами к сторожевым башням все еще служил для защиты часовых от потенциального нападения.
Увидев все это, Кизия удивилась, как можно здесь чего-то опасаться. Кто мог вырваться отсюда? Тем не менее такое случалось. Увидев, что представляет собой это место, она поняла, почему люди идут на все, даже рискуют жизнью, чтобы убежать. Почему Люк делал все, чтобы помочь тем, кого он называл братьями. Кто-нибудь должен был помнить об узниках. Она только сожалела, что это выпало на долю Люка. Она увидела ряд опрятных домиков с цветочными клумбами в палисадниках. Домики находились за забором с колючей проволокой, в тени сторожевых башен, у подножия тюрьмы. Она поняла, что это дома охранников, живущих здесь со своими женами и детьми. И содрогнулась при этой мысли. Все равно что жить на кладбище.