Они все еще были рядом — только протянуть руку, дотронуться, принять, простить. И оба знали, что так далеко, как нынче, они не были никогда, и руку не протянуть, и дотронуться уже невозможно.
Никто не спасет.
Да и спасать нечего.
Даша еще немного поплакала, а потом перестала. Огляделась вокруг, будто удивившись, как она сюда попала.
— Ты будешь ужинать, Алекс?
Он покачал головой.
— Все ясно, — заявила она определенным голосом, и тут он вдруг посмотрел на нее.
И улыбнулся.
— Ну и слава богу. Я рад, что тебе… все ясно.
Она швырнула полотенце в раковину и стремительно вышла из кухни.
Он еще посидел, потом медленно, как старик, поднялся, раскопал на полке какое-то пойло, хлебнул и вытаращил глаза.
Предполагалось, что пойло — некая водочная настойка, а оказалось, сироп от кашля. Даже выпить с горя у него не получилось, куда там!..
Ты никто. Ты ничего не можешь.
Змеи терзали и рвали его изнутри, и он знал, что за дело!..
Дело. Дело.
У меня же есть дело, и пока я не доведу его до конца, я не дам им себя сожрать. Пока не дам, а там посмотрим. Сейчас самое главное не думать, не разрешать себе, не отпускать себя! Делать хоть что-то.
Сверяясь с цифрами в записной книжке, выуженной из мусорного ведра, Алекс набрал номер.
В трубке пискляво прогудело. Он вытащил из раковины полотенце и вытер потную ладонь. Прогудело еще, и, переложив телефон, он вытер вторую. От рук сразу же запахло луком.
— Алло, да! — нетерпеливо сказал в трубке Владимир Береговой. Почему-то Алекс был к этому не готов.
— Здравствуйте, моя фамилия Шан-Гирей.
— Вы кто?!
Алекс стиснул зубы.
— Я новый сотрудник вашего издательства, и мне нужно с вами…
— Я больше не работаю в издательстве! И вас я не знаю.
— Тем не менее мне хотелось бы поговорить.
— О чем?! О Митрофановой?! — Береговой завелся с полоборота. — Это она вам велела со мной… побеседовать?!
— Владимир, меня никто ни о чем не просил. Давайте договоримся…
— Я не желаю договариваться с Митрофановой! — заорал Береговой. — Это она во всем виновата! И я это докажу! Она врет! Она только врет и гадит! Она… она сука, ясно вам?! Так ей и передайте! Я ее ненавижу! И если я… если я ее встречу, убью!.. К чертовой матери!..
Короткие гудки, и Алекс аккуратно положил опустевшую трубку на край стола.
…«Я убью ее, если увижу!»
Дурак, мальчишка, что ты знаешь о ненависти?! Которая пожирает изнутри, которая с тобой, даже когда ты спишь, ежесекундно готова к атаке?..
Алекс постоял, раздумывая, — ни звука не доносилось из глубины квартиры, — сунул ноги в мокрые ботинки, прихватил куртку и тихо прикрыл за собой дверь.
Он знал, что, когда вернется, в его доме никого не будет.
Он останется один. Как всегда.
Писательница Поливанова лихо заехала колесом на бордюр — машину сильно тряхнуло, и в багажнике звякнули бутылки.
— Вот черт возьми, — беспечно сказала она сама себе и так же лихо сдала назад. Бутылки уже не звякнули, а грохнули.
Огромная черная собака, бегавшая в отдалении, приостановилась и посмотрела с подозрительным неудовольствием.
Водила машину Поливанова очень плохо и даже немного этим гордилась.
Пыхтя, она выбралась под дождь и угодила прямиком в лужу. Она то и дело попадала в лужи и падала на ровном месте.
— Вот черт возьми!..
Высоко, как цапля, задирая ноги, Поливанова обошла машину и нырнула в багажник. Бутылки все раскатились по углам, «кура-гриль» ускакала под огнетушитель, батон завалился под подушку. Маня Поливанова всегда возила с собой плед и думку — вдруг захочется соснуть в дороге!..
Хорошо хоть «главное» — корзиночку свежей клубники — догадалась поставить на сиденье, а не пихать в багажник. Получилось бы сейчас озерцо клубничного конфитюра!..
Какое дикое слово — конфитюр. Куда б его вставить, только так, чтоб оно означало вовсе не то, что означает на самом деле?..
— Прикинь, какой конфитюр, — собирая в пакет бутылки, Маня Поливанова попробовала слово на вкус. — Да это ж полный конфитюр!..
Какое-то движение вдруг почудилось ей за спиной, и она резко подалась из багажника, выпрямилась во весь гренадерский рост и прищурилась. Дождь моросил, попадал на очки, и видела она плохо.
Ничего и никого. Обыкновенный вечерний московский двор. В отдалении сопит какой-то «жигуленок», и свет из подъезда падает на сморщенную лужу. Все окурки ветром прибило к одному берегу, и они тыкаются друг в друга, как бесхозные рыбацкие лодки.
Рассеянно оглядывая двор, Маня Поливанова подумала, что хорошо бы в Закзенханс съездить, когда роман допишется. Скучнейшая страна Голландия, зато Северное море, лодки, селедка на жареном хлебушке в любом киоске, сильный ветер и вообще свобода!..
Черной собаки не было там, где Маня только что ее видела. Должно быть, домой увели — к полной миске, сухой подстилке и телевизору!..
Писательница Поливанова была совершенно уверена, что у каждой собаки должны быть подстилка, миска и добрые хозяева, у всякой старушки веселый внучок и великодушный зять, у девушки приличный молодой человек, а у ребенка добрая мама, пижамка и хорошая книжка.
Вот так правильно!..
А то, что сегодня произошло в издательстве и из-за чего мучается сейчас подруга Митрофанова, — неправильно!.. Вообще в издательстве как-то неладно, и тонкая писательская натура давно это подметила, но вот сегодня!..
— Конфитюр! — фыркнула Поливанова и выволокла из багажника тяжеленные мешки. — Сплошной конфитюр!..
А еще ж клубника!.. Корзиночка свежей клубники, предусмотрительно поставленная на переднее сиденье и даже пристегнутая ремнем. Тьфу, пропасть!.. Как же теперь ее доставать-то?..
Маня привалила пакеты к заднему колесу, кое-как захлопнула багажник и полезла в салон.
Тень, мелькнувшая перед капотом машины, на этот раз совершенно определенная, стремительно приблизилась, надвинулась, закрывая мутный свет фонаря. Поливанова взвизгнула, дернулась, сильно стукнулась головой и неловко повалилась на сиденье.
— Маня, ты, что ли?..
Потной от ужаса рукой она сдернула очки. Сунуть ключ в зажигание, захлопнуть дверь, закрыть все замки. Ногу на газ и попытаться спастись!..
Черт побери!.. Ключ! Ключ она забыла в багажнике!..
— Мань, что ты заметалась?! Я тебя напугал?!
— Фу-ты ну-ты!.. — Поливанова перевела дух, нацепила очки, помедлила в изнеможении и полезла из салона. — Сашка! А если б я тебя электрошоком?!