– Надо бы заштопать.
– Вот этот кусок твоего пледа я нашел в двух метрах от трупа, позволю себе повториться – как ты можешь это объяснить?
– А очень просто, – ответила я, гневно сверкая глазами, – Екатерина Петровна пожалела для меня хорошее покрывало и, как последней Золушке, дала ободранный плед! Жадная она! А какую жизнь вел плед до меня, где он шатался и где он рвался... Извините, но я за это ответственности не несу.
– Мы с тобой поговорим об этом чуть позже, – сказал Максим, подходя к двери, – пока же ты можешь попробовать придумать что-нибудь более правдоподобное, время у тебя есть.
Он ушел.
Он ушел, а я бросилась к картине. «Сейчас достану бриллианты, и хватит с меня, подписку о невыезде я не давала, да и доказать мое участие во всем этом кошмаре невозможно, хотя бы потому, что я никого не убивала – в Москву, в Москву!»
– Конечно, я не сбегу сейчас, – пробормотала я, снимая картину, – но, когда наши бриллианты будут далеко – а я их отправлю с девчонками в Москву, то я буду чувствовать себя спокойнее, а там посмотрю по обстановке. Меня не в чем обвинять, мне нечего бояться.
Маленькая дверца без ручки – я поддела ее ножом и улыбнулась.
Открыла – никакого углубления не было, узенькие полочки с пузырьками. Лекарства. Это аптечка...
Взяв картину двумя руками, я подняла ее над головой и со всего размаха бросила на пол. Раздался приличный грохот и звон стекла.
Этого просто не может быть!!! Опять мимо.
Около минуты я рычала и пинала ногами вещи и осколки, а потом взяла веник и совок и стала подметать.
Воронцов и Галина Ивановна привезли гостей, если их можно было так назвать. Два мрачных мужика в потертых кожаных куртках спокойно осматривали место преступления. Они крутились возле мертвого Служакова, что-то записывали, что-то говорили и даже пару раз щелкнули фотоаппаратом.
Фотоаппарат в такой глуши! Невероятно!
Целый час Максим с ними разговаривал в кабинете у Воронцова, потом приехал грузовик. Как переносили тело, я смотреть не стала, вернее, не было возможности...
Екатерина Петровна на нервной почве совсем спятила, и заключалось это в том, что она посадила меня лепить пироги. Сама же причитала и пила то валерьянку, то валокордин. Пахло от нее соответственно.
Пироги почему-то не лепились: капуста вываливалась, а тесто липло не только к моим рукам, но и к животу, а также ко всему, к чему я прикасалась.
– Уезжают, кажется, – глядя в окно, сказала Екатерина Петровна.
– Все?
– Мужики эти и мертвый...
Екатерина Петровна перекрестилась. Глядя на это, я скривилась – сама добродетель, посмотрите только на нее!
– А Максим с Воронцовым?
– Остались.
Тут-то Екатерина Петровна сделала главную ошибку в своей жизни – она оторвалась наконец-то от окна и увидела то, что я так старательно налепила. Одна ее рука потянулась опять же к валокордину, вторая к уже пустому пузырьку с валерьянкой. Интересно, что ее сегодня шокировало больше – труп или мои великолепные пироги?
– Что это? – застонала она.
– Как что? – отходя немного от стола, чтобы лучше видеть результат своего труда, спросила я. – Вы же велели пироги сотворить, ну так примите и распишитесь.
– Но это никакие не пироги! – закричала Екатерина Петровна.
– Ну не знаю, какого рожна вам надо, – обиделась я, – до вас, знаете ли, никто не жаловался.
Возможно, потому, что до Екатерины Петровны никто моих пирогов не видел и не ел.
Меня спас Максим. Собственно, не меня, а Екатерину Петровну, так как еще немного – и от общения со мной у нее точно бы случился инфаркт.
– Собирайся, пойдем, – сказал он мне, заглядывая на кухню.
– Это куда? – поинтересовалась я.
Любопытство, знаете ли.
– К реке.
Максим исчез, я задумалась.
– Что стоишь, иди отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели, – прикрикнула вредная Дюймовка.
– Хитрая вы женщина, Екатерина Петровна, я вот сейчас уйду, а вы пирожки испечете и, поди, всем скажете, что это вы сами такую красоту приготовили.
Ответа дожидаться я не стала, ушла.
Максим ждал меня на улице. Черная куртка застегнута, ботинки начищены, побрит. Сразу видно – человек на работе.
Полпути мы прошли молча, но потом я все же не выдержала.
– А вы меня зачем с собой взяли?
– Я спокоен только тогда, когда ты у меня на глазах.
Обидно мне это недоверие.
– Я, между прочим, самый главный положительный персонаж, а вы вечно меня подозреваете.
– Ну, раз ты у нас такой положительный персонаж, то давай-ка рассказывай, как часть твоего пледа оказалась в лесу, и очень тебя прошу, избавь меня сразу от всех безумных версий.
– Хорошо, я скажу правду.
– Даже не верится, – развел руками Максим.
– Да вы поймите, что я испугалась, только из-за этого и не рассказала сразу, как все было... Вечно вы давите на меня своим недоверием, а потом удивляетесь, почему я молчу или что-то недоговариваю.
– Внимательно тебя слушаю, – перебил мою обвинительную тираду Максим. Судя по голосу, не верил он мне ни секунды. Прав, что тут скажешь, опять прав, даже не обижаюсь на него за это.
Я улыбнулась, но так, чтобы он не заметил – тихонечко улыбнулась, про себя.
– Была я той ночью в лесу.
Максим резко остановился и посмотрел на меня. Что, не ожидали, товарищ следователь, что я расскажу что-нибудь путное? Просто у меня выхода нет – если хочешь, чтобы тебе поверили, надо рассказать хотя бы тридцать процентов правды. Вот такие вот дела.
– Я бы сразу во всем призналась, – охотно начала я, – так вы все не так воспринимаете, да и все же человека убили, вот я и запаниковала, что вы на меня подумаете...
– Ближе к делу.
Вдохнула побольше свежего воздуха, выпрямила спину, голову подняла чуть выше. Ох, и люблю же я говорить правду!
– Я искала кота деда Остапа, – выпалила я.
Лицо Максима вытянулось, и я возликовала.
– Что?!
– В деревне живет замечательный человек, мы с ним дружим, зовут его дед Остап, у него недавно сбежал кот, серый такой. А они очень дружны были, собственно, для старика это единственная отрада в жизни, деревня-то давно пустует, поболтать не с кем...
Верит он мне или нет, я понять не могла.