Сколько я ни рылся в обломках, ни аптечки первой помощи, ни даже перевязочного пакета не обнаружил. Как-то все, и я в том числе, выпустили из виду, что может сложиться и такая вот ситуация.
Я оборвал с окон каретки шелковые шторы и тут же, на месте, замотал, как мог, свою рану. Поверх тряпок и штанины перетянул ногу ремнем от подсумка. Магазины и гранаты рассовал по карманам, автомат забросил за спину.
Теперь за себя можно не опасаться как минимум до полудня. Даже если начнется заражение, к этому времени моя судьба как-нибудь да определится.
С Людмилой хуже. Перевязать я ее сумею, но что толку? Если бы хоть рана была сквозная. А так… Я не хирург, и не могу судить о реальной тяжести ее состояния. В самом оптимистическом варианте осколок мог застрять между ребрами, а кровотечение изо рта — просто следствие контузии…
И надо еще решить, куда мы все же пойдем? В ее «Мотылек» или… Примерно такое же расстояние отделяет нас от Столешникова переулка, где размещается главная база «Братства». Я был там всего один раз, но знаю, что, если суметь добраться туда, все проблемы будут решены автоматически.
Браслет! С его помощью и я, и Людмила будем здоровы сегодня же. Вот только как ее туда дотащить?
Женщина сидела тихо, стараясь почти не дышать. Мне показалось, что она теряет сознание.
— Как себя чувствуешь? Тебе плохо?
— Нет, ничего. Терпимо. Только при глубоком вдохе больно очень…
— Подожди, сейчас пойдем. Глотни для бодрости. — Я протянул ей фляжку, где оставалось еще граммов триста коньяка. — Только немного, глоток-два…
Если бы обстановка вокруг была нормальная, я бы смог донести ее до места на руках, не слишком она тяжелая, а сейчас…
Как раз там, куда нам нужно попасть, стрельба разгоралась с новой силой. Можно представить, что верные Троцкому войска, завершив первый, оборонительный этап, перешли наконец к активным действиям. И расширяют зону своего контроля как раз в том направлении, где нас ждет спасение. Если бы я был один, я все равно пробрался бы или прорвался, смотря по обстановке, невзирая даже и на раненую ногу, а с Людмилой…
Мысль оставить ее здесь и выбираться в одиночку пришла мне в голову вроде бы неожиданно, однако я знал, что она уже давно ворочалась в подсознании, вызревала исподволь, и только когда окончательно оформилась, выбралась наружу. А что — вполне разумная и логичная мысль. Кто она мне? Никто. В лучшем случае — женщина, с которой невзначай, по пьяному делу провел ночь. А не в лучшем — она мой враг, предавшая не только меня лично, но и «Братство», на которое работала, высказывавшая недвусмысленное желание при первой же возможности убить меня собственными руками. И это же благодаря ей, в конечном итоге, я оказался в теперешнем невеселом положении.
Встать сейчас тихонечко, бочком, бочком, за угол — и… Она сразу не поймет, в чем дело, а когда сообразит, я уже и голоса ее не услышу. Самое неприятное и трудное — суметь не обернуться, когда тебя позовет слабый, задыхающийся голос. Дальше — проще. Убедить себя, что война есть война, будет не слишком сложно…
Я же определил, что в этом «хождении за три мира» главная задача — выжить самому. Остальное — как получится.
Я протянул Людмиле руку:
— Встать можешь?
— Могу. — Она, придерживаясь рукой за водосточную трубу, поднялась, медленно и осторожно, словно боясь что-то там внутри себя расплескать. — И идти смогу, если не очень быстро… — голос у нее был тихий, но ровный. — Вот как неудачно вышло, — она слабо улыбнулась. — Хочется думать — это не смертельно?
— Если не наповал, то, как правило, не смертельно. Пойдем потихоньку. Держись за мой ремень, а я тебя вот так придерживать буду. Ну, потихоньку…
Она обернулась.
— А там что?
За спиной у нас было тихо.
— Там все. Не по зубам вы себе цель выбрали. Кто бежал — бежал, кто убит — убит. Завтра из газет узнаем, что тут на самом деле случилось.
— Извозчика бы встретить, — прошептала Людмила, — он бы нас вмиг домчал. Так хочется оказаться в тихом, надежном месте, лечь, вытянуть ноги…
— Скоро ляжешь, — успокоил я ее.
Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное, единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком длинный квартал. Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала обвисать у меня на руке.
— Сейчас, сейчас, это пройдет, — булькающим голосом прошептала она. Я на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?
— Подожди, присядь, я сейчас…
Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особнячком, смотрящим в переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты деревянными ставнями.
Рядом с резной дверью под железным козырьком — глухие ворота и калитка с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в длину, вдоль стены — открытая веранда. В самом ее конце — наклонная лесенка, еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый свет.
Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.
Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавшись спиной к теплой, обшитой досками стене.
Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом из-за двери раздался спокойный мужской голос:
— Кто там?
Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос звучал так, как надо:
— Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью… Помогите, ради бога…
Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь открылась.
На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.
Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль притолоки двери.
— Спокойно, — сказал я как можно более мирным голосом и шагнул в круг света, держа перед собой открытые ладони. — Извините за беспокойство. Мы не причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже, но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.
Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в солнечное сплетение.