— Так о чем ты, дорогая, хотела меня спросить? Как жить дальше? В гносеологическом, надеюсь, смысле?
Раньше я таких тем избегал, инстинктивно опасаясь прослушивания в комнатах и других общественных местах.
— Я не слишком интересуюсь теоретическими предпосылками сложившейся обстановки. Они мне неинтересны. Верю я или не верю в межвременные перемещения — тоже неважно. Я думала, ты более чуток. Моя степень вины в случившемся? Может быть, и есть. Только вина ли это? Суди сам, если хочешь. Однако… После всего, что уже произошло, я счастлива. Особенно если ты мне позволишь забыть прошлое…
Я, признаюсь, никогда еще Аллу такой не видел. Женщиной она всегда была настолько уверенной в себе, агрессивно-победительной, что даже я, человек не из последних в общем для нас с ней обществе, принимал ее манеры и стиль поведения без протеста. Даже тогда, когда она задевала мои сокровенно-самолюбивые чувства.
Но за последний месяц, конечно, ее гордость и самоуважение получили столько не щелчков даже, а тяжелейших ударов… И еще мне показалось, что она несколько превратно истолковала смысл моих слов. Или — их интонацию.
— Я не хочу возвращаться обратно, — продолжила Алла, прикуривая чужую, здешнюю сигарету от горящей веточки. — Мне там делать нечего. Тебе-то все равно, может быть, а меня даже перспектива судебного разбирательства независимо от исхода повергает в дрожь. Срок, в случае неблагоприятного исхода, может быть долгим. Ты меня ждать не будешь, я уверена. Если даже такого не случится, мне, — она увидела мой протестующий жест, поправилась, — пусть нам, придется постоянно остерегаться и ждать появления агентов твоего друга Панина. Андрей правильно сказал — никто не простит унижения, потери десяти миллионов долларов и надежды на вечную жизнь. Поэтому ТАМ, — Алла подчеркнула это слово, — мне нечего ловить. Никто меня там не ждет, кроме матери разве, да и она интересуется моими делами не чаще двух раз в год. В поздравительных открытках с Новым годом и с днем рождения. Все. Да и вдобавок нынешняя жизнь сулит гораздо больше интереса и разнообразия…
— Те дамочки что-то эдакое порассказали? — догадался я. — Поделись, если не слишком секретно. Или они тебя приняли в свой, особый, орден?
Алла не поняла потаенного смысла моих слов.
— Какой еще орден? Мы чисто по-женски поболтали о том о сем… Я убедилась, что жить здесь можно. И интересно жить. А какой на дворе год — так ли это важно? Люди в свое время уезжали из Парижей и Лондонов в американские леса и прерии и были там счастливы. У нас разве не такой же случай?
В этом все женщины, не только Алла. Трудно представить себе мужика, который ради любви к туземной принцессе согласился бы забыть предыдущую цивилизованную жизнь и переселиться навсегда в плетенную из хвороста, обмазанного слоновьим навозом, хижину. А среди женщин такие переходы из европейских дворцов в верблюжьи шатры бедуинов отнюдь не редкость. Однако Бог им судья. Я сейчас не об этом.
Я хотел выяснить, что интересного о нынешней и предстоящей жизни могли выболтать в непринужденном разговоре местные женщины, что невзначай сказать о своих мужчинах, о специфических особенностях здешнего существования и, соответственно, о реалиях обычного их «модуса вивенди». И Алла это пересказать сумела.
— Они все не отсюда. Я не меньше твоего наблюдала за малозаметными деталями. Они проговаривались, потому что не чувствовали необходимости как-то от меня маскироваться. Или просто расслабились в обществе свежей собеседницы. Они как минимум из конца двадцатого века. Если и не наши прямые современницы, то в живые бабушки еще годятся.
Оригинальное и меткое наблюдение. Я это понял еще на «Призраке».
— Итак? Что конкретного тебе было сказано и предложено?
— Ничего. Хочешь верь, хочешь нет. Девушки расспрашивали меня о модах нашего времени, о некоторых подробностях жизни, слегка — о роде моих профессиональных занятий…
— Все об этом расспрашивали? — уточнил я.
— Ирина, конечно, нет. Она и так все знает. Леди Сильвия тоже больше молчала, сдержанно усмехалась, понемножку потягивала розовый джин, а основную активность проявляла Лариса. Можно понять, она моложе всех и в чужих мирах скорее всего еще не бывала…
Хорошо, это укладывалось в продуманную мной схему.
— А что-то конкретное все-таки было? Ты не почувствовала, что тебя прощупывают, пытаются навести на нечто специфическое? Предложения, намеки?
— Да ничего не было. Что у тебя за мания преследования? Если случилось с нами непредвиденное в отдельно взятой сфере жизни, так зачем же сразу делать глобальные обобщения? Ну, говорили, что если мы захотим поехать в Харьков, в Севастополь, в Европу, то узнаем, как чувствовал себя граф Монте-Кристо со своей верной Гайде. Лариса еще пошутила, прищурив глазки, что любовников я себе смогу найти таких, что сейчас и вообразить не в силах…
Ну нет, так нет, подумал я про себя. Возможно, Алла как раз права, а я дурак, дующий на воду. Хорошо, если так. Отчего и не пожить годик в совершенно новом и неизвестном мире, набраться новых впечатлений? Уж наверняка их здесь будет больше, чем на скучной космической станции под изолирующим куполом.
— Достаточно. Не будем забивать себе голову вопросами, ответов на которые невозможно получить до того, как… Будем отдыхать и веселиться. — Я подбросил сучьев в хорошо разгоревшийся костер. До углей, приличествующих нашим целям, то есть поджариванию мяса на вертеле, было еще далеко. А солнце успело сесть, океан из темно-синего постепенно превратился в тускло-серый, а потом и совсем растворился в равномерном лунном свете, стершем границу между водой и небом. Чувствовалось, что за пределами согреваемого желто-алым огнем круга быстро холодало. Тем лучше. Гранитная стена за спиной, костер впереди, гулко плещущий океан справа внизу, густо покрывшие небосвод звезды с Южным Крестом над горизонтом… Абсолютно дико вообразить, что всего несколько недель назад я был где-то там, среди этих звезд. Носился между ними, словно яхта Новикова от острова к острову. Примерно с той же относительной скоростью… Есть вещи, которые свободно понимаешь умом, но воспринять их эмоционально не хватает воображения. Или чего-то еще, более важного.
Я хотел было спросить Аллу, что она думает по поводу предложенного мне членства в «Братстве», но тут же понял, что это — лишнее. Не следует перекладывать на близких решение проблем, которые все равно кроме тебя никто не в состоянии решить.
«Каждому достанет своей заботы», любил провторять отец Григорий. Мудрый человек. Особенно ярко его мудрость проявилась, когда он подарил мне свой старый армейский пистолет. Где бы мы сейчас без него были?
А на самом-то деле? Что за проблемы? Я жив, вполне благополучен, нахожусь сейчас на островах своей юношеской мечты, рядом со мной женщина, лучше которой я пока не встречал, так что же мне еще? Глуп тот, кто утверждает, будто есть в мире вещи, чем-то более важные, чем твоя собственная душа. А чего эта душа хочет именно сейчас? Правильно. Только сначала нужно поставить палатку, поджарить мясо и съесть его, запивая сухим и терпким красным вином, а уж тогда…