— Вот за это не беспокойтесь. Когда все вокруг умеют то же, что и ты, особенно нервные тоже не выживают.
Полицейский зябко передернул плечами. Небось подумал: ну и монстры же они там, у себя.
Ноябрь 2055 года.
Тайлем-бенд, Австралия.
Когда просыпаешься утром, иной раз — в самый первый момент пробуждения — вдруг охватывает прямо-таки вселенская тоска. «Вельтшмерц», как называл ее немецкий философ. Без какой-то существенной причины, если не считать таковой вообще все случившееся со мной за последние полтора, или сколько там точно, года.
Тоска сменяется не менее тягостным недоумением — почему и для чего все случилось именно со мной?
Причем ведь и жаловаться вроде бы не на что, мощь моя и причастность к власти над миром настолько велика, что и представить трудно. За гораздо меньшее люди не только рисковали жизнью, но и шли на невероятные злодейства.
А я вроде бы ничего такого не желал и обдуманных преступлений и подлостей не совершал, а вот поди ж ты…
Остается предположить, что гложет меня в эти утренние мгновения, когда мозг и чувства обнажены, не успели перенастроиться на «злобу дня», самая обычная ностальгия средненького человека по спокойной, тоже средненькой, тусклой, но уютной и предсказуемой на десятилетия вперед жизни. Читано ведь не раз в книгах известнейших людей, что почти у каждого бывают, и не раз, в жизни такие моменты.
Тот же прославленный своими одиночными кругосветками Чичестер признавался, какое отчаяние охватывало его в море и как страстно ему хотелось оказаться на берегу, в своей уютной вилле, и никогда больше не ступать на палубу «Джипси Мод».
Но мгновения слабости обычно быстро проходят, поскольку, хочешь не хочешь, следует жить и исполнять свои обязанности.
Следующие три дня я провел с огромным для себя удовольствием. Связался по радио с «Призраком» (ведь это только по легенде я не имел связи с яхтой), успокоил Ирину и договорился о времени и месте рандеву. После чего полностью окунулся в историю данной реальности. Какая она по счету? Для меня выходит, что пятая, если считать за две разных нашу родную до и после появления в ней Ирины и Антона.
Утром, около восьми часов, мы с Джонсоном спускались вниз, вежливо здороваясь с заступившими на службу полицейскими, которых я уже знал не только по именам, но и различал привычки и характеры.
Шли в кабачок на берегу полноводного Мюррея, плотно завтракали (в смысле — завтракал я, незаметно для официантов съедая обе порции), после чего, запасшись коробкой неплохого бутылочного пива и сигаретами, возвращались «домой». Кое-какие деньги у меня были — одолжил Кейси в счет будущей прибыли, сотня десятифунтовыми бумажками и мелочь по одному и по два шиллинга.
Робот садился в первой комнате, играя роль часового, я же устраивался в шезлонге на балконе и, обдуваемый прохладным ветерком с реки, погружался в чтение. У Кейси было много интересных книг, но мне сейчас было достаточно лишь одной — «Всемирной истории» Кунца и Мюллера.
Солидное трехтомное издание в пять с лишним тысяч страниц убористого шрифта, отпечатанное на очень тонкой, явно синтетической негорючей «бумаге». Надо будет приобрести такое в собственность, вполне годится как наглядное пособие по «практическому прогрессорству» в нашем мире.
Собственно, меня интересовала только вторая половина последнего тома. От момента легко найденной мною «развилки».
Что меня поражало раньше и поражает сейчас — какая-то в принципе необъяснимая закономерность. Отчего изложенная в предыдущих томах история абсолютно, до самого незначительного факта, совпадает с нашей, и вдруг — не всегда логически объяснимый слом, и все катится совсем в другую сторону.
Отчего никогда не бывает так, чтобы изменения накапливались постепенно, чтобы можно было отследить достаточно наглядную цепочку «неправильных событий», в конце концов и приводящих к неизбежности «смены реальностей»?
Самая простая (а может, и самая верная) гипотеза — та, что в каждом случае мы имеем дело именно со спланированной и заранее просчитанной акцией, никакими законами природы здесь и не пахнет. Держатели производят такую операцию, аггры, форзейли, техники из азимовской «Вечности» или мы сами, грешные (как в белом Крыму не так давно), — не суть важно.
Тогда, естественно, никаких предварительных событий, никакого «накопления различий» нет и быть не может.
Если же попытаться все же разглядеть за рядом альтернатив какой-то намек на действие объективных, но непознанных законов, то следует провести углубленные исследования.
Прочитав четыреста страниц исторического труда, я пока что понял одно. Развилка, за следующие полтораста лет почти неузнаваемо изменившая этот мир, обнаружилась в 1904 году. Конкретно — на Дальнем Востоке, в Порт-Артуре, где три случайности, ранее приведшие к поражению России, сработали, что называется, с обратным знаком. Сначала японцы бездарно упустили шанс нанести внезапный и эффективный удар по стоящей на внешнем рейде Первой Тихоокеанской эскадре, затем на минной банке в тот самый день 31 марта в виду крепости взорвался не «Петропавловск» с адмиралом Макаровым, а «Микаса» с адмиралом Того, и, наконец, во время сражения в Желтом море разорвавшийся на мостике японского флагмана «Хатсусе» тяжелый снаряд уничтожил заменившего Того адмирала Камимуру вместе с его штабом.
Разгром был полный.
Вскоре после этого капитулировала сухопутная армия в Маньчжурии и был подписан победоносный для России и достаточно щадящий японское самолюбие мир, открывавший дорогу к послевоенному сотрудничеству, а затем и заключению военно-политического союза.
Не скрою, узнать все это мне было радостно. С раннего детства («Цусиму» и «Порт-Артур» я прочитал лет в десять) несчастная Японская война волновала меня больше любой другой. Гораздо сильнее, к примеру, чем столь же бездарно проигранная Крымская полувеком раньше.
Соответствующую главу «Истории» я прочитал дважды, чуть ли не водя пальцем по строчкам. Все правильно — те же имена, те же до боли знакомые названия кораблей и географических пунктов: Ляодун, Вафангоу, Мукден, Ляоян, бухта Тахэ, острова Эллиот… И все наоборот, именно так, как страстно хотелось в детстве.
Адмирал Макаров остается жив, наши броненосцы метким огнем громят японские «Маджестики» [30] , крейсера Владивостокского отряда ведут увлекательные рейдерские операции, миноносцы лихо выходят в торпедные атаки. Все примерно так, как происходило потом на Балтике в Первую мировую.
Но кое-что очень меня настораживало. Прежде всего — именно столь четкое совпадение с моими собственными представлениями и желаниями.
Отчего развилка случилась именно здесь? Конечно, судьба была к нам весьма немилостива тогда, все упомянутые мной случайности имели место. Но почему бы им нельзя было просто не произойти, а не быть столь четко переадресованными на ту сторону? Даже в этом варианте война могла завершиться иначе. Или не могла?