Стреляя дуплетами с интервалом в секунду, он опрокинул навзничь первого чекиста, вдребезги разнес череп второму, все еще цеплявшемуся за руку Новикова.
Не обращая внимания на стекающее по щеке липкое и горячее, Андрей ухватил Вадима за отворот френча и от всей души, апперкотом, как когда-то учили в секции, ударил чекиста в печень.
Хотел крикнуть Сашке, что делать дальше, но тот в советах не нуждался. Его время, наконец, пришло.
Развернувшись на месте, как матадор перед рогами быка, Шульгин вложил прозвучавшую, как треск рвущегося брезента, очередь на пол-обоймы в проем распахнувшейся вагонной двери, перепрыгнул через рухнувшее на ступеньки тело, оттолкнул плечом еще не успевшие упасть два других, помог Новикову втащить в тамбур обвисшего, как пустой водолазный скафандр, Вадима.
Бросив на пол свой саквояж, упершись спиной в раму двери, а ногой в поручень, Шульгин навскидку бил уже из двух стволов вдоль перрона, не разбирая, в любого, кто бежал в его сторону.
Андрей, на ходу выдирая из кобуры свой «стечкин», пронесся по салону, в упор выстрелил в мелькнувший навстречу белый овал чьего-то лица, ткнул стволом в бок едва начавшего привставать со своего сиденья машиниста, совершенно обалдевшего от мгновенного поворота событий.
– Гони, сволочь, вперед! – махнул для понятности рукой, показывая направление, потому что если тот сдуру или намеренно дернет дрезину в глубь вокзала, в тупик, им конец.
– Гони, три секунды тебе! – громыхнул, подтверждая угрозу, пулей в потолок и снова наставил дымящееся дуло в вытаращенные страхом глаза.
«Черт, и Сашку поддержать надо, и этого не оставишь…» – промелькнуло в голове без слов, на уровне ощущения.
Водитель, к счастью, не впал от страха в ступор, оказался сообразительным, плюхнулся на сиденье, перекинул реверс и поддал газу. Дрезина дернулась, скрежетнула ребордами и пошла на выход.
Несколько уцелевших, но оставшихся с носом чекистов, рассыпавшись по перрону, били вслед уходящей дрезине из наганов. Оглушительно бабахнула трехлинейка, за ней еще и еще.
– Ну я вам, бля, сейчас… – Шульгин расстегнул саквояж и неудобно, с левой, швырнул одну за другой фотоимпульсные, оформленные под перевязочные пакеты – не ошибешься на ощупь – гранаты. Присел, зажмурившись, спрятав голову за глухую стенку тамбура.
Миллионносвечовые вспышки затопили прикрытый стеклянным куполом объем перрона невыносимым ярко-фиолетовым цветом. Словно прямо в него угодили несколько гигантских молний. И тут же ударил гром, от которого у попавшего под звуковую волну человека сутки и больше стоит в голове низкий непрекращающийся звон. Если уцелели барабанные перепонки, конечно.
Дрезина, как пуля из ствола, стремительно набирала ход, будто брошенная вперед настигшей ее энергией взрыва.
Убедившись, что выходной семафор станции остался позади, Новиков осмотрелся. Дрезина действительно предназначалась для весьма высокопоставленных особ. Отделка салона – как на яхте миллионера: дерево не то красное, не то розовое, кожа, бархат, атласные занавесочки, хрустальные пепельницы и вазы для цветов, на полу хоть и замызганные, но настоящие ковры и до сих пор не выветрившиеся запахи, напоминающие о прошлой жизни, пусть и основательно перебитые свежим пороховым и застарелым махорочным дымом. Этот махорочный дух уже достал его в Советской России. За потерей традиционных табаководческих районов страна перешла на отечественный продукт, и здешние снобы смаковали кременчугскую и поругивали елецкую, находя оттенки вкуса и аромата с той же изощренностью, что их потомки в «Житане» по сравнению с «Кентом». Впрочем, особенно разглядывать интерьер было некогда. Дрезина разогналась уже километров до шестидесяти. Напуганный механик, как двинул рычаг газа до упора, так и сидел, оцепенев, не замечая, что скоро двигатель пойдет вразнос. По сторонам мелькали темные контуры одноэтажных строений и редкие фонари.
Насколько Новиков помнил, эта дорога должна пройти мимо Рижского вокзала, нырнуть под Крестовский мост, а потом мимо Останкина, на Химки, Зеленоград и так далее… Он не знал, как быстро современная техника позволяет передать по линии приказ задержать дрезину. А она ведь не автомобиль, в сторону не свернешь!
С момента их прорыва прошло, наверное, уже минуты три. Исходя из ситуации и возможностей человеческой психики, способность предпринимать осмысленные действия у чекистов, если кто-то из руководителей операции присутствует на месте и вдобавок остался цел и невредим, появится еще через три-четыре минуты. Ну а дальше будет зависеть от скорости прохождения информации, наличия в нужном месте нужных людей, их личных способностей… Двадцать минут – вот реальный оперативный запас времени.
Еще раз для острастки покрутив перед носом машиниста стволом и приказав ему сбросить скорость километров до тридцати, Новиков, хватаясь рукой за спинки кресел, переступив через лежащее поперек салона тело, прошел в следующий отсек. Там Шульгин как раз закончил стягивать ремнем локти лежащего носом в ковер Вадима.
В тамбуре подрагивали и, казалось, шевелились четыре трупа. Стрелял Сашка, как всегда, точно. Да и сам он не промахнулся, полчерепа «своему» снес. Правда – в упор, гордиться нечем.
Одеты железнодорожниками, под тужурками кобуры наганов. Не повезло «товарищам», так их и вина. Если уж взялись, надо было еще на ходу спрыгивать, как это нормальные путейцы всегда делают, и с разгона набрасываться, а не толпиться кучей в дверях.
Входная дверь по-прежнему болталась незакрытая и лязгала от каждого удара колес по стыкам. Чисто машинально Новиков собрал оружие, а тела поочередно сбросил в темноту. Какие церемонии, через полчаса сами неизвестно, где будем.
– А этот чего? – спросил он про Вадима, вернувшись в салон.
– Да не пойму, – ответил, подмигнув, Шульгин. – Похоже, не жилец.
Как раз в этот момент Вадим пришел в себя, но глаз не открыл, желая, как водится, сначала разобраться в обстановке. А то ведь последнее, что он помнил, это ощущение радости. Операция, против которой он сначала резко возражал, все-таки удалась, мастерски поставленная Аграновым. Дрезина – вот она, сейчас втолкнем туда «полковника», и готово! Потом вдруг удар, боль, темнота, и сразу же снова – боль, темнота, дробный металлический перестук под левой щекой, чужие голоса и перед приоткрытым глазом – старомодные ботинки и обтрепанные обшлага брюк.
Движение его ресниц и чуть приподнявшееся веко сразу и заметил Шульгин, в своей врачебной практике поднаторевший разоблачать уловки пациентов, симулирующих эпилепсию.
– Так его вслед за теми, под откос? – спросил Новиков.
– Куда же еще? Не хватало нам по городу ночью с покойником таскаться. Счас посмотрю, что у него в карманах – и за борт…
Вадим вздрогнул и открыл глаза. «Полковник» сидел напротив, на полукруглом диванчике, а рядом с ним старичок в штатском, чьи ноги он и увидел, приходя в себя.
– Ты гляди, очухался, сука! – с веселым удивлением воскликнул старичок, и Вадим по голосу узнал второго полковника, который, строго говоря, был первым. А тот наклонился, толчком в плечо перевернул чекиста на спину, спросил участливо: – Что, допрыгался, падла? Мы с тобой по-людски, а ты вот как. Значит, извиняй, если что…