Чисто рефлекторно Сашка затормозил, а уже через пару секунд сзади бабахнул первый выстрел.
– Газуй, ты что?! – заорал Новиков, а Ястребов уже откинул задний полог тента и ответил беглой серией коротких очередей.
– Направо крути! – В этих местах Андрей уже ориентировался, а все переулки оставались на своих местах, только дома другие.
«Додж» вывернул на Тверской бульвар, ломая кусты.
– Теперь налево! – Шульгин едва вписался в щель Елисеевского переулка.
– Теперь потише…
– Сам знаю, – огрызнулся Сашка.
Тихонько, будто на цыпочках, подкрался к выезду на Тверскую чуть пониже нынешнего (то есть будущего, конечно) Моссовета. Ничего подозрительного. Рывок вперед, крутой разворот с погашенными фарами, сто метров до Скобелевской площади с Обелиском Свободы на месте Юрия Долгорукого, и опять направо, в долгожданный Столешников. Выключив мотор, по крутому спуску вниз, накатом.
Обшарпанный фасад нужного дома, как и всех остальных в переулке, был темен, лишь в нескольких окнах верхних этажей мелькали отблески свечей или коптилок.
Совсем вроде недавно Андрей с Ириной бежали к этому подъезду по свежевыпавшему пушистому снегу, только с той стороны. И тоже был у него в руке еще теплый пистолет, только год на дворе стоял совсем другой, девяносто первый, но так же пахло в воздухе гражданской войной.
– Загони машину сюда, в подворотню, – сказал Новиков Шульгину, – а ты, корнет, постереги этого, – он указал на скорчившегося под продольной скамейкой Вадима. – Надо узнать, примут нас здесь?
По знакомой лестнице Новиков и Шульгин поднялись на третий этаж. В подъезде было совершенно темно, воняло, и не только кошками.
«Разруха», – вспомнил он Булгакова. Невозможно было представить, что лишь три года назад на мраморных ступенях лежали ковровые дорожки, прижатые медными прутьями, сверкали люстры, и входящие оставляли зонты и калоши внизу, в специальных ящиках.
Подсвечивая фонарем, Андрей нашел дверь явочной квартиры. Кожа с нее была не слишком аккуратно срезана, и больше половины войлочной подкладки тоже.
– Ну, давай, командир, дерзай… – прошептал Шульгин, доставая из кармана золотой портсигар Сильвии, который одновременно являлся универсальным блоком управления всевозможной аггрианской техникой, средством связи и своеобразным оружием.
Новиков отщелкнул крышку и набрал нужную комбинацию на скрытой под сигаретами планке со штифтами. Приложил портсигар плоскостью чуть выше замочной скважины, нажал рубиновую кнопку и взмолился мысленно: «Откройся же, ну, откройся…» Ничего не произошло. А когда Ирина делала это, дверь распахивалась немедленно. Может, и напрасна их попытка, нет здесь никакой секретной квартиры, а лишь обычная коммуналка, сиречь – рабочая коммуна пролетарских жильцов имени какого-нибудь борца за права аборигенов Западного Калимантана. Гнездо переселившихся сюда из подвалов гегемонов, которым интереснее набиться по тридцать человек в комнаты, где раньше жило четверо, чем заработать на собственную квартиру или домик, маленький, но отдельный. Сидят там сейчас, топят буржуйки чужими книгами и мебелью. Надо же, при царе на всех дров хватало, а сейчас, перебив эксплуататоров, от холода мрут… Будто раньше их помещики и фабриканты топливом снабжали.
«Вот ерунда в такой момент в голову лезет», – досадливо сплюнул Андрей, стараясь сосредоточиться. За плечом взволнованно и шумно дышал Шульгин, однако молчал, не вмешивался, а может, и сам пытался как-то повлиять на автоматику.
Но пришедшая в голову Новикова мысль из курса антисоветской политграмоты оказалась нелишней. За нее зацепилась другая, о том, что, если ничего не выйдет, придется возвращаться на Хитровку, в доведенную до наивысшего предела сверхкоммуну, и от омерзения, отчаяния, сознания безвыходности своего положения, загнанности в угол и еще от того, что представилось, как сейчас в переулке появится наряд чекистов (а до их логова совсем недалеко), и тогда…
От всех этих мыслей он с последней надеждой вообразил себе аггрианскую базу в виде лифта, скользящего вдоль решетчатой прозрачной трубы, пронзающей горизонты лет, словно этажи. Такие лифты он видел в Манагуа, в отеле «Центавр». Открытый на высоту всех десяти этажей холл, заменяющие колоннаду трубы и внутри них тоже прозрачные, светящиеся сиреневым неземным светом кабинки… Так он сейчас и представил себе квартиру, всю сразу, какой она была в ту их с Ириной ночь. Освещенную неярким интимным светом торшера в гостиной, спускающуюся откуда-то сверху и пощелкивающую контактами на каждом этаже. Он даже увидел светящееся окошко над дверью шахты, только вместо номеров этажей в нем выскакивали цифры, складывающиеся в даты.
Увидев все это, он, скривившись от почти физического усилия, зажмурив глаза, как бы подтягивал ее к себе, на уровень, где ярко сиял трафарет: «1920».
И, когда похожий на макет театральной сцены куб оказался рядом, Андрей сделал что-то еще, непонятное ему самому, и инстинктивное, как пируэт внезапно поскользнувшегося, но сумевшего устоять человека.
В тот же момент он словно провалился в смертельную темноту, как в открывшийся люк эшафота. И так же, как умирающий, по слухам, видит божественный свет, увидел распахивающуюся дверь и за ней освещенную электричеством знакомую прихожую. Действительно, уходя отсюда с Ириной, повернуть выключатель они забыли.
– Получилось! Тудыть твою мать, получилось… – потрясенно прошептал Шульгин. – Держи ее, держи, чтобы не исчезло, а я сейчас…
С грохотом каблуков он ссыпался вниз по лестнице. Новиков шагнул вперед, оперся спиной о косяк и подставил ногу под дверь, будто надеясь таким способом удержать межвременной проход. Словно и в самом деле перед ним был обыкновеннейший лифт.
Шульгин вернулся буквально через минуту, от полноты чувств непрерывно матерясь и подгоняя пинками Вадима, со связанными руками и веревкой на шее, будто у пленного раба с египетского барельефа.
За ними Ястребов тащил продолговатые мешки десантных контейнеров. Заглянул в прихожую, свалил груз на пол, вернулся с патронным ящиком.
– Все? Тут остаетесь? А мне что прикажете? – И, не скрывая любопытства (все же на третьем году революции увидеть столь нетронутый, ухоженный интерьер в самом центре красной столицы), спросил: – Хозяева надежные? Не слишком опасно будет?
– Все в порядке, корнет. Благодарю за службу. Берите машину и возвращайтесь на Самарский. Только уж смотрите, расшевелили мы осиное гнездо. «Хвост» за собой не притащите…
– Проскочу. Опять переулочками. И что дальше делать?
– Сидите дома, отсыпайтесь, ждите приказа. Завтра свяжемся.
Дверь наконец захлопнулась, отделяя их от порядком опостылевшей революционной столицы не только своей двухвершковой толщиной, но и непроницаемой пленкой смещенного времени.
Сил у Андрея не осталось совершенно. Хотелось прямо в сапогах упасть на широкий диван и отключиться. Неужели столько энергии ушло на то, чтобы открыть дверь? Или просто релаксация за все пережитое разом?