– Вполне. Отдаю дань уважения вашей стихийной психологии. Вот и применяйте ее в полную меру ваших дисциплинарных прав и обязанностей. Предоставляю вам полную свободу. Что же касается меня, то я, как командир-единоначальник, буду делать то же самое, в том числе и по отношению к вам. По возможности – наедине. Согласны? – и пристально посмотрел штабс-капитану в глаза.

– Так точно, господин полковник.

– А теперь поясните, почему вы сочли неуместным мое предложение пригласить для беседы остальных офицеров?

– Немножко рано, Вадим Петрович. Я сначала хотел, чтобы мы вместе с вами изучили их послужные списки и характеристики, затем хотя бы вчерне разработали проект боевого приказа и уже потом огласили его для всего личного состава.

– В принципе, разумно. Принимается. Однако впредь попрошу моих распоряжений не отменять, даже в столь деликатной форме, как вы это сделали только что.

Глава девятая

Ляхов приказал Уварову обеспечить выполнение намеченного на вечер распорядка, после чего убыл в самоволку. Не совсем подходящий термин для отлучки из части ее командира, но тем не менее. Он не поставил в известность о целях и месте своей отлучки ни заместителя, ни вышестоящее начальство. Зная, что в случае чего может иметь определенные неприятности. Более того, он заведомо решил это сделать, имея в виду сразу несколько целей.

Прежде всего ему просто захотелось перед началом очередного авантюрного дела побыть одному и привести свои мысли и чувства в порядок. Чтобы не так, как раньше, когда любое судьбоносное событие происходило внезапно, еще более неожиданно, чем толчок сапога инструктора при первом парашютном прыжке.

Если за ним наблюдают (или присматривают) люди Чекменева, то не вредно убедиться, что это на самом деле так и поглядеть, какова будет реакция генерала.

Кроме того, вполне возможен подход к нему, тоже накануне ответственной операции, людей с той или с другой стороны. Он ведь до сих пор не узнал, чем на самом деле была та история на ресторанном пароходе, или пароходном ресторане, кому как нравится. Эксцессом исполнителя или случайно сорвавшейся увертюрой к серьезной постановке?

И еще несколько моментов могли проясниться во время столь внезапно пришедшей ему в голову прогулки в близкую, но уже как бы и отдалившуюся от него Москву.

В ближайшей к выходу офицерской туалетной комнате он сменил полковничьи погоны на капитанские, чтобы меньше привлекать внимание, из наградных планок оставил одну – Георгия четвертой степени. Скромно, но значительно. Не стал брать казенный автомобиль, поймал за мостом таксомотор и велел ехать к Парижскому вокзалу.

С точки зрения себя настоящего, каким он был еще прошлым декабрем, Ляхов поступил самым естественным образом. Сорваться накануне далекой и долгой командировки, неизвестно что сулящей, в столицу, побродить по улицам, зайти в один, другой, третий ресторанчик или трактир. Посидеть, как встарь, в скверике на углу Тверской и Охотного ряда, покурить, пряча в кулаке папиросу от дождевой мороси, любуясь на фланирующих девушек. Поразмышлять на совершенно пустяковые и странные для взрослого, успешного человека темы.

Вновь вообразить себя двадцатилетним, никак не определившимся в жизни, но уверенным, что будет она непременно романтически-необыкновенной.

Все это он исполнил.

Надвинув козырек фуражки на глаза, подняв воротник офицерского плаща, что в дождь не возбранялось, Вадим не спеша шел от вокзала к Манежу по левой стороне улицы, вдыхал сырой, пахнущий палой листвой воздух, отстраненно наблюдал сценки ночной богемной жизни за окнами увеселительных заведений.

Как и собирался, зашел в круглосуточно открытое отделение Русско-азиатского банка, где, по семейной традиции, держал свои сбережения. Пополнить запас наличности, а заодно проверить одно предположение. Приснился ему во время странствий по загробному миру вроде бы сон, но уж слишком яркий, поразительно похожий на наведенную галлюцинацию, в котором он встретился с самим собой, но не из этой реальности, а другой, описанной в газете. И там они долго говорили на самые разные темы. В том числе двойник сообщил, что если Ляхов согласится на некоторые условия, на его счет будут регулярно перечисляться весьма приличные суммы.

Нормальные люди не верят в сны, в том числе и вещие, но сегодня Вадим пребывал в несколько странном, приподнятом и одновременно грустном настроении. И вдруг ему вообразилось, что сказанное двойником может оказаться правдой. Как оказалось ею уже многое другое, столь же невероятное для рационального ума. И вообще, сегодняшняя сюрреалистическая ночь, словно перенесшая его в годы ранней молодости, располагала к самым экстравагантным поступкам.

Дежурный кассир протянул распечатку состояния текущего счета. Он пробежал листок глазами и натуральным образом обалдел.

Неделю назад ему было переведено пять тысяч рублей (почти двухлетнее жалованье по нынешней должности) израильским министерством по делам соотечественников за рубежом. В качестве единовременного пособия героям минувшей войны, к каковым относились и лица, удостоенные звания «Праведник перед Богом».

Ему хорошо запомнились слова собственного двойника: «Деньги будут поступать способом, не вызывающим подозрений». Что ж, забавно, до чрезвычайности забавно, но оснований отказываться от материалистического мировоззрения по-прежнему нет.

Сон – сном, деньги – деньгами. Каких только ему снов не снилось… Проще всего, конечно, взять да и позвонить в израильское посольство. Там наверняка ответят. Только ведь, если признать, что ты во все это веришь, и проверка ничего не даст. Наверняка все оформлено и замотивировано должным образом. И в итоге – остаешься «в прежней позиции». Ничего достоверно неизвестно, но атмосфера загадки и тайны сгущается.

Деньги ему сейчас были не нужны, однако из чистого принципа Ляхов снял со счета двести рублей с отчетливым желанием немедленно прогулять их таким способом, который счел бы дурацким в любом другом случае.

Он дошел до Манежной площади и шагнул сквозь вертушку двери гостиницы «Гранд Отель».

На огражденной квадратными колоннами, открытой с двух сторон веранде восьмого этажа, где располагалось популярное среди столичных снобов ночное кафе, было почти пусто, несмотря на то, что отсюда открывался великолепный вид на Красную площадь, Александровский сад и вдоль Моховой и Воздвиженки, до самого Арбата. А теплая воздушная завеса не пропускала уличный ветер и дождь. Впрочем, перед своим столиком Ляхов попросил ее отключить, как раз сырости и брызг дождя в лицо ему хотелось.

Заказал он скромно: двойную чашку турецкого кофе, рюмку шестидесятиградусного миндального ликера и стакан шипящего «Боржома».

Цены в кафе были отсекающими, чтобы случайная публика не толпилась, мешая отдыхать уважающим себя людям, готовым только за вход платить десять рублей, а за бокал вина с тарталеткой – как за полноценный ужин в ресторане пятью этажами ниже.