Правда, в отличие от пассажиров «Мейфлауэра» и их потомков, эти «переселенцы» не сумели настоящим образом освоить здешний «Новый Свет». Аборигенов оказалось слишком много, да вдобавок абсолютно невоспитуемых и зачастую более агрессивных и неуступчивых, чем американские индейцы.
Вот почему Чекменев и не мог заставить себя с открытой душой строить отношения с Розенцвейгом так же, как с природным грузином, татарином, калмыком или немцем на русской службе. Всегда он ощущал в совместных проектах и предприятиях какой-то второй или третий план, уловить рациональный смысл которых ему не было дано.
Привлекая израильтянина к реализации своих планов и замыслов, Игорь Викторович далеко не всегда мог просчитать, а то и просто предположить, когда и как тот использует его самого в своих интересах. Какую, например, далеко идущую собственную стратегию проводит в жизнь израильтянин, участвуя в операции «Фокус» со всеми ее вариантами?
Но работать вместе приходилось, более того, в большинстве случае заменить Григория Львовича было просто некем.
В данный момент коллеги сидели в арбатском особняке Чекменева и обсуждали как раз ту проблему, которая представлялась генералу наиболее сложной и, как бы это выразиться, сомнительной по ряду параметров.
Здесь нам придется вернуться немного назад, на два месяца, «локально-земных», как выражался герой одной из фантастических повестей, или на вчетверо больший срок с точки зрения Розенцвейга.
То, что израильский разведчик оказался вместе с Тархановым, Ляховым и девушками выброшен не просто в боковую реальность, но еще и в прошлое по прямой оси, в его расчеты, разумеется, не входило. Иначе бы он куда как лучше подготовился к эксперименту, обеспечил себя необходимым в обиходе каждого шпиона снаряжением.
Но и чистой случайностью происшедшее также нельзя было назвать. Розенцвейг сказал Ляхову почти всю правду – его действительно весьма интересовала проверка гипотезы о том, что, подвергнувшись воздействию «гнева Аллаха», оба офицера приобрели некие особые свойства, позволяющие им пересекать грань времен почти исключительно усилием воли, при очень незначительной помощи генератора Маштакова.
Сам Розенцвейг тоже испытал на себе удар хронополя, пусть и значительно ослабленный. И решил выяснить, не наделило ли это и его самого таинственной силой.
Эксперимент удался с эффектом, которого никто не ждал. В иной мир вышвырнуло сразу пять человек. В то же время он ничего не доказал, поскольку девушки не были причастны к «гневу Аллаха» никаким образом. Следовательно, гипотеза не подтвердилась.
Единственно можно было предположить, что суммарных способностей их троих или даже только Тарханова с Ляховым оказалось достаточно для формирования некоего локального энергетического кокона, внутри которого оказались и девушки.
В пользу этого предположения говорило то, что обратно они вернулись практически самостоятельно. В том же составе и на то же место, но с сильным сбоем по времени. Но это можно признать, как одно из следствий принципа неопределенности. А сам генератор снова сыграл роль только источника некоей несущей частоты. Одним словом, как в песне барда: «без помощи, но при посредстве».
Но и это сейчас не имело специального значения. Если возникнут соответствующие обстоятельства, к решению вопросов чистой теории можно будет привлечь любые научные силы, имеющиеся в распоряжении цивилизованного мира.
Другое дело, сейчас такой возможности не было у Григория Львовича. Чекменев охранял тайну генератора и самого Маштакова не хуже, чем в свое время охранялся «атомный проект», даже лучше, потому что там к теоретическим разработкам и практическому воплощению были допущены сотни, если не тысячи людей, а здесь меньше десятка, причем в сути теории всерьез разбирались только двое.
Поэтому отягощать себя подобными вопросами несвоевременно и, значит, бессмысленно.
Но вот одно из практических следствий хождения за три мира казалось и ему, и Чекменеву крайне важным и многообещающим. А именно – налаженный Ляховым контакт с одним из некробионтов. Да еще так удачно оказавшимся ученым-биологом и философом, вдобавок с выраженными организаторскими способностями.
Если даже Ляхов далеко не полностью посвятил спутников в содержание своих со Шлиманом бесед (вот где пригодилось бы портативное подслушивающе-записывающее оборудование), из доступной Розенцвейгу информации вполне однозначно проистекал обнадеживающий вывод. Взаимодействие с обитателями загробного мира в принципе возможно, и лишь вопрос дипломатического мастерства, по какому вектору удастся это взаимодействие направить.
Всерьез мучило и путало Григорию Львовичу карты только одно. По некоторой, не до конца ясной причине Шлиман не выразил ни малейшего желания (если у покойников вообще могут быть «желания») контактировать с соотечественником. Он его даже явственным образом сторонился. Как и других членов группы, выказывая приязнь и добрую волю одному лишь Ляхову. И на прощание заявил, что в случае чего готов видеть исключительно его в роли чрезвычайного и полномочного посла.
Слов нет, Розенцвейг тоже высоко ценил личные качества и умственные способности доктора, но что-то важное он в нем так и не смог разглядеть. Да вот даже и то – зачем, по какому такому душевному побуждению или расчету Вадим ему, все ж таки сравнительно мало знакомому человеку, да вдобавок и иностранцу, рассказывал так много? Делился переживаниями и сокровенными мыслями, моментами как бы даже искал помощи и поддержки.
Будто бы напоказ выставлял игральные карты в преферансе. По наивности или из непостижимо тонкого расчета?
Вот и во время одного из ночных бдений в ходовой рубке катера по пути через Черное море Вадим, за кружкой чая по-адмиральски, как бы невзначай, в порядке внезапно пришедшей в голову шутки, заметил:
– А я ведь почти догадался, Григорий Львович, почему Шлиман вас за своего не признал…
– Интересно бы услышать, – как можно небрежнее ответил тогда Розенцвейг. Хотя вопрос этот занимал его всерьез.
– Да он просто испугался, не начнете ли вы тут против него пятую колонну формировать. Я что – я человек чужой, посол он и есть посол. Из России живых в Израиль мертвых. Всегда можно «нон гратой» объявить. А у вас права природные. Причем он – капитан всего лишь, а вы – генерал! Назовете себя полномочным представителем живого Израиля и станете сюда нужный вам контингент переправлять.
– Ну уж вы и выдумщик, Вадим, – суеверно отмахнулся от него Розенцвейг, а потом, как бы поддерживая тему, позволяющую скоротать скучную вахту, тоже привел несколько остроумно-шутливых доводов, опровергающих возможность подобного сценария.
Но мыслишка-то, на самом деле весьма глубокая, в мозгах засела. Пусть не в таком именно лобовом решении, но ведь главное – идею подать, а потом ее можно сотней разных граней повернуть. Вот только – тут же засомневался Розенцвейг, – не были ли слова Ляхова еще одним ходом в тонкой игре, абсурдный, по всем канонам, снос на мизере?