Ежели вдруг выскочит из мокрых кустов вурдалак или оборотень, вполне можно засветить ему этим делом между глаз, поскольку серебряных пуль в боекомплекте «Томпсона» не имелось.
Вадим старательно набил трубку «Кэпстеном» (положение обязывает), не спеша раскурил, добыл, наконец, достаточную порцию пахнущего медом и сушеным черносливом дыма. Глубоко затянулся. Голову сразу плавно повело. Хорош табачок!
А через несколько секунд, в полном соответствии с поговоркой «Про серого речь, а серый навстречь», из искрящейся под светом фонарей водяной взвести материализовался капитан Шлиман, собственной персоной. Пусть и не вурдалак, но все равно по теме… Видно было, что ему сырость и дождь тоже нипочем, пусть и по иной причине, чем Вадиму.
Коротко кивнул, приветствуя, и сел рядом, даже не проведя машинально ладонью по мокрым рейкам, как это сделал бы любой «нормальный» человек. Да и вправду, что ему мокрые штаны по сравнению со всем, уже случившимся?
— Где ж вы гуляли, Микаэль? — поинтересовался Вадим, словно все происходило на старой Земле и были они не то чтобы приятелями, но людьми, связанными общим делом и интересами. Бывает, что и покойника невредно поставить в тупик неадекватным вопросом. — Четыре дня, однако. Вполне можно было сбегать до старой израильской границы. Не пробовали?
— Пробовал, — не стал темнить Шлиман. Он выглядел еще более человеком, чем при последней встрече. Что вполне соответствовало ляховским прогнозам. Мы ж не дураки, если кто думает…
— И?
— Тяжело, — капитан вздохнул. — Вы ее проехали действительно свободно?
— Як бога кохам! — неизвестно почему, ответил Вадим по-польски. Или потому, что сам он — Ляхов, или исходя из того, что предки Шлимана происходили приблизительно с Волыни или Люблинщины. — Мы вообще заметили, что выскочили, только когда указатели на дороге увидели. А вы?
— Долго рассказывать, и вам это все равно без интереса. Но я там побывал…
Это прозвучало примерно, как слова спустившегося с Эвереста первого покорителя высочайшей вершины мира. Эдмунд Хиллари его звали?
Вопреки мнению капитана, интерес у Ляхова присутствовал, но вдаваться в проблему он не стал. Ему хотелось узнать кое-что другое.
— Скажите, Микаэль, вам не пришлось встретить за время пребывания в нынешней «реинкарнации» хотя бы одного «человека», умершего раньше вас?
Он попал в самую точку.
— Нет, Вадим, этого не было…
— А как вы думаете, почему?
— Мне кажется, мы уже с вами касались этой темы. Ничего иного я добавить не готов. Просто есть вещи, не доступные нашему пониманию. В каком бы качестве мы ни пребывали.
И тут же капитан обратился к прозе жизни:
— Отплываете? Прямо сейчас?
— Не отплываем, а отходим. Дерьмо плавает… И не так, чтобы прямо сейчас. Часа через два, три. По ситуации. Не желаете проводить меня до катера? Там и обсудим, если что осталось. Мокровато здесь, вам не кажется?
— Мне — безразлично. Но если вам неудобно — пойдемте.
Они перешли с пирса на корабль по узкой, прогибающейся сходне. Тугие, сплетенные из пеньки кранцы и выбранные швартовы не позволяли «Сердитому» биться тонким бортом о бетон. Однако из узкой щели между корпусом и стенкой в ритме зыби выхлестывали наверх потоки холодной и черной воды.
Вадим, лишний раз проверяя свою готовность к походу и бою, на ощупь перекинул несколько тумблеров на пульте, и тут же в рубке стало уютнее, засветились циферблаты на контрольных щитах, плафоны над штурманским столом и пультом судового механика. В низах катера тихо заурчал маленький, стосильный вспомогательный дизелек. Через минуту из дефлекторов потянуло теплым воздухом. Стекла окон тут же запотели, но это ничего, так даже лучше.
— Я, собственно, проститься пришел, — сообщил Шлиман, неловко, не совсем по-человечески присев на угол откидного диванчика. — Пожелать счастливого плаванья. Не теряя, впрочем, надежды, что мы с вами скоро снова встретимся. Есть у меня такое ощущение.
«Красиво сказано», — Ляхов передернул плечами, будто струйка дождя все же исхитрилась проникнуть ему за воротник.
— Надеюсь, вы имеете в виду не совсем то, что мне только что пришло в голову? — спросил он как можно небрежнее. В конце концов, настоящего офицера должно отличать от прочих граждан именно умение сохранять хладнокровие в самых неприятных ситуациях.
— Конечно, нет, дорогой друг, конечно, нет. Даром предвидения такого рода я не обладаю. Я всего лишь имел в виду, что, сумев добраться домой, вы непременно вернетесь. Или из научного любопытства, или — по приказу командования. Да иначе и быть не может, ведь так?
— Пожалуй, что и так. Вернуться будет интересно, особенно — по своей воле и соответствующе оснащенным. И все же, вас привела сейчас сюда не только сентиментальность?
— Конечно. Я решил еще раз оговорить с вами некоторые условия…
— Какие же? Вы знаете, Микаэль, мне представляется, что я сейчас не совсем… э-э… — он поискал подходящее слово. — Не совсем договороспособен, пожалуй, это подходящий термин.
— А мне какая разница? Если вы не вернетесь, вообще говорить не о чем. Но если да?! Скажите там своим начальникам, что мы согласны иметь с ними дела исключительно через ваше посредничество. Видите, я даю вам возможность поставить себя так… Ну, примерно в ранге чрезвычайного и полномочного посла.
— Недурно, конечно. И я вам благодарен за добрые намерения. Однако — «мы»! Что это может значить?
— Ровно то, о чем вы догадались при нашей предыдущей встрече. Я сумел кое-кого найти, кое с кем обсудить сложившееся положение дел. Да-да, здесь есть, в пределах даже осмотренной мною небольшой территории, люди… — при этом слове он понятным образом запнулся. А и зря. Для него ведь подобные ему и были «истинными людьми», если использовать этот термин в его исконном смысле. Люди — это подобные тебе, говорящие на твоем языке и ведущие аналогичный образ жизни. Все остальные могут называться как угодно, в зависимости от господствующей в сообществе идеологии. Тоже людьми, но другими (это самый толерантный вариант), или же — недочеловеками, дикарями, гоями, «длинными говорящими свиньями», ну и так далее.
— Естественно, — не позволил собеседнику углубиться в дебри потерянных смыслов Вадим. — Я и представить себе не мог, чтобы вы, Миша, оказались этаким уникумом, артефактом, если угодно. Поскольку всеми доступными мне способами успел убедиться в собственной нормальности. А ежели я нормален, остается только две гипотезы.
Если вы существуете в единственном экземпляре, значит, некое высшее по отношению к нам существо создало вас исключительно, чтобы заморочить мне мозги и заставить сделать нечто, указанному существу необходимое. Но это маловероятно по пресловутому принципу Оккама. Следовательно, наиболее очевиден факт, что в здешнем мире таких, как вы, должно присутствовать достаточно, чтобы создалась некая структура… Обеспечивающая возможность существования именно ее членов. Согласны?