Разгром был полный. Правда, до конца сохранялось опасение, что экипажи «медузы», если они, конечно, сумели выжить под прессом огромной гравитации, найдут в себе силы вызвать подкрепление из других районов Валгаллы или непосредственно «из метрополии».
Новиков, Шульгин и Антон в этом побоище (а точнее — дезинсекции) участия не принимали. С пилотированием флигеров и управлением танками вполне справлялись курсантки, которых в полевой бой больше не пустили. «Не женское это дело», как выразился капитан Ненадо, успевший при всей своей занятости непосредственными обязанностями оказать знаки внимания «мадам Дайяне», которая произвела на него гораздо большее впечатление, нежели восемнадцати-девятнадцатилетние девчонки. Разница в происхождении и общественном положении его не смущала. И не таких аристократок видел он в Севастополе и Стамбуле… Намекнул ей, что, когда все кончится, неплохо бы организовать по случаю победы ужин, совмещенный с тризной. Как у русских воинов полагается. В явном расчете, что знакомство удастся развить и продолжить в желательном направлении.
Вместе с Удолиным и его командой, Скуратовым и Шатт-Урхом Левашов пропустил в кабинет, выделенный Ирине, Анну с Натальей и Аллой. Им короткая вылазка на Валгаллу понравилась, и дамы захотели «расширить и углу́бить» полученные впечатления. Скучно ведь сидеть на пароходе или в тихом городке форта в то время, как остальные друзья и подруги упиваются приключениями. Это Анна так думала, чувствуя себя незаслуженно отстраняемой от всего интересного. Мало ей показалось увиденного и пережитого в Южной Африке. Да, может, и мало, при ее характере.
Алла, кроме всего прочего, хотела оказаться поближе к Ростокину, присмотреть, чтобы он не слишком увлекался местными девушками, с воскрешенными представительницами которых успела познакомиться, и тут же ощутить в каждой из них угрозу своему «семейному благополучию». Она знала натуру Игоря и не могла поверить, что он останется холоден и верен ей, попав в окружение еще сотни с лишним таких же.
Как-то упуская из виду, что сто красавиц гораздо безопаснее, чем одна, вовремя попавшаяся на глаза в подходящих условиях.
Ну а Наталья просто не могла упустить очередной возможности посетить свою любимую планету, где она впервые ощутила себя по-настоящему счастливой.
Как писал классик, «стало шумно и весело».
Женщины еще на «Валгалле» переоделись подходящим образом, поэтому готовы были немедленно выехать на перевал, где Игорь продолжал караулить свой трофей. Едва удалось их отговорить с помощью Ирины.
— На фронте пока условия для пикника не совсем подходящие. Пусть идут те, без кого не обойтись, а мы и здесь найдем, чем заняться.
Ее тон дискуссий не предполагал.
На большом флигере отправились Новиков, Шульгин, Антон, Удолин со Скуратовым. Ну и Шатт-Урх, конечно. Видно было, что Константин Васильевич с ним хорошо поработал. Дуггур был замкнут, послушен и гораздо меньше походил на мыслящего, чем всего неделю назад.
— Что ты с ним сделал? — спросил Андрей профессора, крайне сожалея о неполноте своего образования. Ему бы к его философскому еще и медико-биологическое, куда бы свободнее он себя чувствовал в нынешних обстоятельствах.
Летели не спеша, перед тем, как выйти к перевалу, сделали большой круг вдоль границ долины. Антон и Сашка, занявшие отсек управления, наблюдали за поверхностью и небом, остальные могли курить и беседовать. Виктору беседовать не хотелось, ему интереснее было происходящее в данные мгновения. Внизу, вокруг и внутри себя.
— Ничего особенного, — ответил Удолин на вопрос Новикова. — Временно пресекли кое-какие нервные связи. Теперь у него вовне открыты только отдельные корковые области, создававшие подобие личности.
— Для кого? — Андрею это показалось важным.
— Точный вопрос. Думаю, для него в первую очередь. Видишь ли, он принадлежит к той касте, варне, страте, которой положено считать себя разумными, образованными, свободными. Творческими, одним словом, личностями.
«И это понятно, — мысленно согласился Новиков. — В сталинское время (уж это он помнил) было множество людей, так же ориентированных. „Мы умные, свободные, раскрепощенные Революцией ‘‘от свинцовых мерзостей прежней жизни’’“ [68] . Все же не под угрозой батогов и дыбы написано: „Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек“. В душе подходящий настрой иметь требовалось. Так у нас была только пропаганда, пусть и агрессивная, пусть репрессиями подкрепленная, однако примитивная. Хочешь — воспринимай, хочешь — подальше пошли, всегда были варианты. В итоге — всего через полвека послали… А здесь ведь — биотехнологии, тысячелетние…»
— Кем положено? — задал он следующий вопрос. — Он нам кое-что вякал насчет «еще более высших». Выяснили? Это, как исторический материализм подсказывает, умнейшие должны быть… личности? Особи? Я даже и представить себе не могу, насколько грандиозная программа придумана и работает…
— Пока нет. Во всем нужна постепенность. И осторожность. Вдруг в него системы самоуничтожения вживлены? Давай сначала с тем, с чем можем, разберемся, — удивительно мягко ответил Удолин.
— Верно рассуждаешь, Андрей, — неожиданно вмешался Скуратов, до того словно бы и не вникавший. — Грандиозная программа — очень точно. Если придумана гениальной личностью — остается преклониться. А если — абстрактным рассеянным разумом? Я наши варианты альтернатив тщательно изучил. Совершенно ниоткуда взялись вдруг цивилизации Шумера, Вавилона, Египта. Только что — неолит, и сразу — города, законы Хаммурапи, пирамиды и тому подобное. Вот тут и разминулись. Одним — технологическая цивилизация понравилась, других — на биологическую потянуло…
Долетели, начали разбираться. Ростокина освободили с боевого поста в рубке бронехода, где ему сидеть явно надоело, если не сказать резче. Почти три часа в постоянном напряжении, ожидая неизвестно чего в любую следующую секунду. Шульгин отвел его на полянку, защищенную от ледяного пронзительного ветра с юга грядой красных зубчатых скал. Здесь обосновались офицеры с «Пламенем», развернутым в сторону опасного близкого леса. Но выглядели они спокойно. Костерок развели, покуривали, вели неспешные разговоры. Какая, по сути, разница — чужая планета, Галицийский фронт или Кавказская линия времен поручика Лермонтова?
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу. [69]
— Сидите, сидите, господа, — разрешил Сашка вскочившим при его появлении рейнджерам. — Вот и корветтен-капитан с вами отдохнет. Вы его не обижайте…
Удолин поставил Шатт-Урха напротив «медузы», чуть левее гравитационного конуса, граница которого отчетливо ощущалась с нескольких метров.