Через две показавшихся очень долгими минуты свет загорелся. Вернее, не «загорелся» в нашем понимании. По стенам, постепенно повышая яркость, начали вспыхивать в беспорядке разбросанные плафоны, на вид — не то древесные гнилушки, не то громадные, в кулак, светляки. Спектр был похожий, биолюминесцентный.
При свете ощущение, будто находишься внутри живого существа, только усилилось. Да так оно и было.
Все те же нестыковки — вполне технологическое оборудование дуггурской базы в пещерах, огнестрельные митральезы монстров, и одновременно — живые «звездолеты» (или «машины времени»).
По буро-синюшному тоннелю, похожему на пищевод или, хуже того, прямую кишку, Шатт-Урх повел их наверх, что-то поясняя Удолину.
Пилотская кабина располагалась в куполообразном вздутии под самой «крышей». По кругу расставлены ложементы, напоминающие полураскрытые раковины устриц. Здесь запах сырого мяса и гниющих растений стал почти невыносимым. При появлении людей из своих «гнезд» начали выбираться существа, похожие на тех, с какими пришлось сражаться профессору и Шульгину в пещерах. Мельче Урха и не такие человекообразные. Только их было не три, как говорил Шатт-Урх, а четыре.
Возможно, ложементы имели противоперегрузочные свойства, иначе трудно представить, как эти субтильные гуманоиды могли три часа выдерживать нагрузку, с трудом переносимую тренированными земными летчиками и космонавтами в течение нескольких секунд, в крайнем случае — минут.
Чтобы хоть немного перебить вонь, Новиков с Антоном закурили.
— Здесь допрашивать будешь или на свежий воздух выйдем? — спросил Андрей Удолина.
— Убедимся, что кроме этих больше никого нет, и выйдем.
До штаба учебного центра лету по прямой было всего пять минут, поэтому допрос пилотов «медузы» решили проводить там, в технически оснащенных помещениях, а не в чистом поле, на холодном ветру.
Но хоть там, хоть здесь, принес он не слишком много новых сведений. О политическом устройстве и биологической организации своего общества эти весьма специализированные существа знали еще меньше, чем пленник из пещер или Шатт-Урх.
— Вот уж где криптократия так криптократия, — с оттенком, похожим на восхищение, сказал Шульгин. — Сколько же уровней и степеней гражданства в их славной державе?
— Я пока насчитал пять низших, — ответил Удолин. — Только гражданами их называть не стал бы.
— Так я исключительно условно выразился. Просто более подходящего слова не подобрал. Но с другой стороны… Кое-какими правами, причем конституированными гораздо жестче, чем любой бумажкой, они ведь пользуются?
— Едва ли. Это у нас при самых свирепых деспотиях в определенных условиях раб мог стать вольноотпущенником и даже императором, продавец пирожков — всесильным Меншиковым. У них — отнюдь. Вот ты, Шатт-Урх, если мы поможем вооруженной силой, готов возглавить правительство своего мира?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — с искренним недоумением ответил дуггур.
— И это правильно, — подтвердил Константин Васильевич. — Он не понимает, потому что даже содержание фильмов, что вы ему крутили, провалилось сейчас в область бессознательного. Как бы вам подоходчивее объяснить?
— Не надо объяснять, сами соображаем, — отмахнулся Шульгин. — Давай по делу.
— Если по делу — уровней включенных в систему видов как минимум пять. То есть тех, чьи инстинкты и «якобы разум» работают, взаимодействуют в рамках общей идеологии и общих целей. И то и другое в равной степени условно. Есть полностью негуманоидные слуги, вроде всех этих инсектоидов. Есть монстры-гориллоиды, гуманоидные, но уступающие уровнем развития любой собаке. Дальше идут «квалифицированные работники», к ним мы отнесем плененных сегодня пилотов и представителей других профессий. Их могут быть сотни, профессий, но каждый представитель цеха владеет только одной и в принципе не способен овладеть даже смежной. Еще выше — полуразумные пятерочники. Это — страты управленцев. Я пока не разобрался, в чем смысл именно такой организации — «единство в пяти лицах». Очень возможно — для предотвращения самоорганизации в целях противодействия властям. У тех, кому позволено пользоваться хотя бы зачатками собственного разума, могут возникнуть «превратные мысли», как любил выражаться Салтыков-Щедрин. Но эта тема требует отдельной разработки…
Удолин снова был в своей стихии. Он лекторствовал, как с кафедры Петербургского университета или Сорбонны, жестикулировал, играл интонациями, употреблял риторические приемы (которые мы опускаем), попутно прихлебывал вместо воды или чая коньяк. Но слушать его было интересно.
— Над ними — варны и касты псевдоразумных, к которым относится и наш уважаемый Шатт-Урх. Я называю их псевдо потому, что о «встроенном ограничителе разума» никто из них не догадывается. Они считают себя не только мыслящими личностями, но еще и творцами, умеющими создавать новые сущности. Возможно, так оно и есть, но опять же — переквалификация невозможна. Философ не может выучиться еще и на медика, инженер — на историка. И я готов преклониться перед теми, кто создал эту систему и продолжает ею руководить! Очень возможно, что любому из нас жилось бы гораздо проще, не будь мы столь разносторонними. Лишь некоторым из людей повезло в такой степени найти свое предназначение, что не тянет заняться чем-нибудь еще. У них нет аптекарей, жаждущих стать начальниками тайной полиции, художников — полководцами, инженеров — министрами иностранных дел, врачей — писателями и так далее. Вы понимаете, о ком и о чем я говорю…
— Весьма хорошо понимаем, — согласился Новиков, — только мы сейчас не на философском семинаре. Из всего сказанного следует, что выше уровня Шатт-Урха начинается область неизвестного. Некоего наглухо засекреченного, полностью разумного клана диктаторов, таким вот образом преобразовавших под себя планету… Что-то это мне очень напоминает…
— Станислав Лем, «Эдем», — некстати подсказала Наталья, много читавшая фантастики в скучные семидесятые годы, испортив тем самым Андрею хорошо задуманный стилистический пассаж.
— А если чуть иначе выразиться — не есть ли это точное повторение наяву греческой, к примеру, мифологии? — внес свою лепту Скуратов. — Очень хорошо сходится. Боги, титаны, герои, граждане, рабы…
— Не ясно только, кто у кого заимствовал идею. Эти — у древних греков, или наоборот? — спросила Алла, имевшая хорошее классическое образование. — Платон, как известно, не только описал Атлантиду, но и активно пропагандировал иерархическое разделение общества на сословия: правителей-мудрецов, воинов и чиновников, крестьян и ремесленников…
— Вот-вот, — не остался в стороне и Антон. — Кое-кто из присутствующих некогда, исключительно ради красного словца, назвал новооткрытую планету Валгаллой, и тут же все пошло именно в эту сторону. Боги и герои, бессмертные, как водится, проводят время в сражениях, перемежаемых пирами, общаются с валькириями и совершенно не задумываются, зачем им это, до какой поры будет продолжаться и чем закончится…