В любой другой семье одного такого происшествия хватило бы, чтобы вызвать психоперевозку, но у Ефремовых никто не пугался. Дети привыкли к маминым чудачествам, отец постоянно твердил им:
– Творческие люди непредсказуемы.
И Олег, и Ирина настолько верили ему, что у них, даже повзрослевших, ни разу не возник резонный вопрос: в какие такие регулярные, длящиеся по несколько месяцев командировки может мотаться скульптор?
Алевтина Марковна жизнью детей не интересовалась, лепила свои фигуры…
– Мама была до педантичности точна в деталях, – медленно рассказывала Ирина. – Один раз она разбила готовую работу из-за того, что орнамент, которым она украсила одежду нимфы, не соответствовал канону. Когда мама находилась в Москве, мы вели себя примерно, но стоило ей отбыть из города, пускались во все тяжкие, – каялась Ира. – Хорошо хоть в те годы наркотики не были столь широко распространены в молодежной среде, иначе б мы точно сели на иглу! Мы с Олегом курили, пробовали водку, гуляли ночами со старшими ребятами. Квартира наша была на первом этаже, и только отец ложился спать, детки – через подоконник да на улицу. У тринадцатилетнего Олега была девушка Рита Моргулис, ей шестнадцать уже стукнуло.
– Чем мог привлечь почти взрослую девушку ребенок? – изумилась я. – С ним же ей и поболтать не о чем!
– Она с ним не языком трясла, – ухмыльнулась Ира. – Олег у нас был секс-машина, эти способности проявились у него рано – в десять лет брат стал ухлестывать за моими одноклассницами, в одиннадцать потерял невинность, в двенадцать приобрел опыт.
– Рановато! – покачала я головой.
– Если вспомнить, сколько лет было Ромео, которым восхищаются все женщины, то это вполне нормально, – пожала плечами Ира. – Но теперь-то я отлично понимаю, что за детьми нужен глаз да глаз, чуть отпусти вожжи – потянет чад на кривую дорожку. Уж не знаю, что бы дальше с нами сталось, но та поездка в Кратово все перевернула. Во-первых, мы поняли, что мама больна. Это на нас подействовало отрезвляюще! Во-вторых, отец сообразил: чада растут без руля и ветрил, надо нанимать воспитательницу. Так у нас появилась Тигровна. Господи, как мы ее ненавидели! Вот интересно, откуда эта Вера Петровна сведения взяла? Ну все переврала…
Гувернантка мигом закрутила гайки. Она сопровождала Олега и Ирину в школу и встречала после занятий. Представляете, какое унижение испытывали подростки? Бонна посоветовала Михаилу Олеговичу перевести деток в другое учебное заведение, чтобы оторвать их от сложившейся развеселой компании. Отец послушался Тигровну. А в новой школе брата с сестрой мигом начали дразнить «козлятами».
– Вас пастушка пасет! – ехидничали одноклассники Ирины.
Олег с Ирой стали удирать с уроков, а Тигровна применяла суровые меры наказания. В общем, шла полномасштабная война, в которой победительницей выходила нянька.
Тигровна пыталась бороться и с гиперсексуальностью Олега. На ночь холодный душ, пара таблеток валерьяны, спать мальчику предписывалось на спине, держа руки поверх одеяла. Еще гувернантка записала паренька в спортивную секцию в надежде, что после тренировок у него не будет сил на дурные мысли. Но Олег был неутомим. Через год в новой школе перестали смеяться над парнем (Ира к тому времени уже поступила в институт физической культуры), и одноклассницы, и девочки из других классов, – все хотели с ним дружить. В Олега будто вселился сам Казанова, младший Ефремов обольщал весь женский пол в радиусе десяти километров в округе.
Подросток был умен, весел, галантен, легко говорил комплименты и… мгновенно терял интерес к «даме сердца», если та сдавалась. В школе шептались о том, что уволившиеся учительницы истории и французского языка тоже стали жертвами обаяния Олега. Справиться с сексуальностью школьника было невозможно.
Однажды за ужином Олег отхлебнул чай и поморщился.
– Фу! Воняет рыбой!
– Пей спокойно, – велела Тигровна, – не придумывай.
– Дай другую чашку, – не успокаивался Олег.
– Прекрати! – приказал отец. – Чай как чай.
Брат понюхал кружку сестры.
– У нее нормально пахнет, а у меня мерзко. Тигровна, поменяй!
– Дурацкие капризы, – отрезала гувернантка. – Ну, пей! Я жду!
– Почему не пойти ему навстречу? – вступилась за брата Ирина. – Вылить эту чашку и забыть.
– Он обязан пить, что подано! – процедил отец.
Ира вскинула брови. Поведение отца показалось ей странным – сделал скандал из пустяка.
И тут Олег закричал:
– Что вы мне туда насыпали? Тигровна, твоя работа? Отравить меня решила?
Быстрее молнии Олег метнулся к няньке, та, испугавшись, юркнула под стол и закричала оттуда:
– Михаил Олегович велел! Это от повышенной возбудимости! Я не сама придумала!
Олег посмотрел на отца.
– Папа, это правда? – неожиданно тихо спросил он.
– Да, – коротко рубанул отец и встал. – Я психиатр, отлично вижу твои отрицательные задатки, оцениваю отягощенную генетику и понимаю, что с тобой может случиться. Человек обязан управлять своими инстинктами, а у тебя происходит наоборот.
– Я мужчина! – заявил Олег.
Профессор ехидно рассмеялся.
– Ошибаешься, детка. Мужчина – это человек, умеющий принимать решения и несущий за них ответственность. А ты бабуин, гоняющееся за самками!
Наверное, психиатр хотел смутить сына, но Олег не испытывал никакого почтения к отцу, поэтому ответил хамски:
– Да, я сплю с женщинами. А тебе просто завидно. Мы родились на свет ради продолжения рода! Есть возражения? Еще понял бы твое возмущение, если б я с мужчинами в постель ложился!
Ира оцепенела. Похоже, у брата совершенно снесло башню. О гомосексуализме в СССР знали, но вслух никогда об этом не говорили. Тема-табу, в уголовном кодексе имелась статья за мужеложство, и слово «педераст» считалось непристойным ругательством. А тут такое заявление!
Михаил Олегович вскочил на ноги, уронил стул и заорал таким голосом, что у Иры заложило уши:
– Если когда-нибудь… кто-нибудь… где-нибудь… намекнет мне, что в нашей семье… выросло… ЭТО… убью! Своими руками! Не пожалею!
Затем всегда корректный профессор перевернул стол и под звон бьющейся посуды выбежал из комнаты.
– Ты сбрендил? – шепотом спросила Ира, глядя, как Тигровна убегает за профессором.
– Он первый начал, – не сдался брат.
– Но ты уж слишком…
– Меня хотели отравить! – заорал Олег.
– Замолчи! – гаркнул Михаил Олегович, вновь входя в столовую. – Сели и слушаем.
– Да пошел ты! – окрысился сын.
Отец побагровел, Ира повисла на отце.
– Папулечка, он не понимает, что говорит!