Чугун сел рядом, закурил.
Кажется, у них еще был брат. Аксён точно не знал, с матерью бесполезно разговаривать, Чугун говорил, что брат был, но его забрали в космонавты. Бабушка как-то проговорилась, что тоже. Старший, старше чем Чугун. Что-то с ним стало, точно не известно. Давно уже. Аксён иногда представлял его. Ну, самого старшего брата.
Как они бы с ним жили. Как он бы уходил с утра на работу и приходил бы вечером. Нет, даже не приходил, приезжал на мотоцикле. И они на рыбалку бы. И в Кострому. И еще куда.
Чугун закашлялся, но сигарету не бросил, затягивался в промежутках, плевался желтой слюной. Кончилось это тем, что сигарета сломалась, Чугун разочарованно вздохнул и сказал:
— Короче, Аксён, тут дело есть…
Мороз. Пар изо рта, в умывальнике вода покрылась льдом, Аксён разбил его тюбиком от пасты. Достал неровную пластинку, похрустел. Стал чистить зубы.
Чистил долго, с кровью, пока не стало больно, а на щеке с правой стороны вздулся пузырь.
Руки дрожали. Аксён с удивлением на них поглядел. Руки у него не дрожали уже давно. Он закрыл глаза и потрогал себя за нос. Получилось. И день дрожал. Не дом, не воздух, дрожал весь день. Аксён потянулся, хрустнул плечами.
Возник дядя Гиляй, втянул воздух. Звук получился как пылесосный — такой «псыыы», хищный и жадный.
— Тушенка, — сразу определил дядя Гиляй.
И, пропылесосив воздух еще, добавил:
— Говяжья. Высший сорт, его слышно… Много взяли?
— Не знаю… Я не ходил, Чугун сам. Варит…
— Отлично! — дядя похлопал себя по брюшку. — Жрать хочу! У меня тоже — ночка была не из легких. Ты как, Иван? Перекусим?
— Не хочу…
С утра Чугун готовил. Сбегал к Крыловой, купил рожков. Много килограммов пять. Развел во дворе костер, поставил эмалированное ведро, залил водой, вскипятил, засыпал макароны, тушенку и пачку какой-то перечной дряни. Макарон и тушенки в котелке было поровну, макарон даже меньше. Стоял, мешал палкой. Потом Чугун ел.
Так тупо ел, накладывал черпаком в миску, заливал кетчупом, майонезом, и ел. Четыре миски, живот у него выпятился, пришлось распустить ремень, Чугун сделался добрым и медленным. Вечером он собирался продать пару ящиков Крыловой и теперь пребывал в хорошем настроении. Сидел в зале, слушал телек. Вскрытые банки стояли вокруг, из некоторых торчали вилки.
Пахло мясом.
— Нормально взяли, — сказал Чугун дяде. — Пять ящиков, да еще вдоль дороги валяется… Завтра пойдем собирать…
— Не боишься? — дядя Гиляй обвел взглядом великолепие.
Чугун отмахнулся.
— А, — он плюнул в пустую банку, — дорога длинная, где разгрузили — и не найдешь… Тамга.
— Что? — не понял Гиляй.
— Пошлина, — пояснил Чугун. — Они по нашей земле ездят, вот мы и прикрепляемся… Плата, короче. Все должны платить…
— А если охрана?
— Да нет никакой охраны… Уже давно нет никакой… И вообще, расходы на разворовывание включены в стоимость продукта, это тебе каждый экспедитор скажет… Мы же по человечески берем, не упыри…
Дядя Гиляй достал из коробки банку, с сомнением потряс, разрезал поверху ножичком, стал выковыривать желе.
— Хорошо здесь у вас жить, — дядя Гиляй щурился, — железная дорога рядом бежит, а ты только руки подставляй. Нет, раньше все не так было просто…
— Раньше всех в психушку сажали, а теперь наоборот, — заявил Чугун. — Теперь лучше, главное, с мозгами…
Он утвердительно постучал себя по голове.
— В марте Косой со своими уродцами тоже лазил, — сказал он. — Скинул восемнадцать ящиков. Притащили домой, а там ананасы рубленые.
Чугун рассмеялся.
— Ну, они сначала обрадовались, давай жрать. Целый день жрали, отравились нафиг, ананасы, оказывается, нутро разъедают, ну, если много съесть. Потом на самогон пришлось переделывать. Так что с умом надо. Я вот с умом, я по бульку могу различить, даже не по бульку…
Чугун рассказывал, как он умеет различить даже не по бульку, а по смещению внутри, что в банке — ставрида в масле, свинина тушеная, зеленый горошек, или каша с говядиной. Но даже этот навык часто не требуется, Чугун может определить содержимое по первому прикосновению, по структуре жести, если, конечно, не фальшак…
Аксён поежился. В животе шевельнулся жгучий кулак. Давно его не было, и даже почти забылся, а сейчас вдруг опять…
Гадость.
— …Брателло накормит, — разглагольствовал Чугун, — брателло знает дело…
— Тюльке тушенка не помешает, вообще-то, — заметил дядя Гиляй. — Ему сейчас питание усиленное нужно, кровь нужно восстановить…
Чугун согласно помотал головой и свистнул. Тюлька появился через минуту. Сначала в дверь просунулся облезлый костыль, затем перемотанная нога, затем Тюлька. Он тут же облизался и уставился на тушенку.
— Мой дорогой младший брат, — Чугун сделал приглашающий жест, — заходи, угощайся. Тебе ведь кровь нужно восстанавливать, кушай.
— Много ему не давайте, белковое отравление может случится, — напомнил дядя Гиляй.
Тюлька быстро прихромал к столу, схватил банку, схватил вилку, принялся есть. Чугун наблюдал с ехидцей.
— Пора тебе, Тюлька, поменять родовое имя, — сказал он. — Что ты у нас все Тюлька да Тюлька, детский сад какой-то… Теперь ты у нас будешь Говядо… Говя…
— Чугун, — перебил Аксён, — хватит, пусть поест просто.
— Вот и я говорю, пусть поест… Ешь, Тюлька, ешь. Могу поспорить, больше пяти банок не съешь…
— Да я десять могу…
— Слабо тебе, хромыга…
В сердце опять погорячело. Аксён осторожно потрогал грудь ладонью, кожа была холодной. Душно, слишком много мяса вокруг.
Аксён выбрался на воздух.
Стало легче, он направился к линии, надо же было куда-то идти, не в лес же. На перроне скучала Юрьиха. Поездов в ближайшее время не ожидалось, Юрьиха заявилась то ли со скуки, то ли по инерции, стояла, обвешенная мелкой сушеной рыбой. Обычно она торговала в Монако, но сейчас, видимо, выгнали.
Ларек Крыловой тоже закрыт. Рядом бревно. Толстое, полированное, видимо, Крылова притащила его вместо скамейки. Аксён улегся. Еще один день. Протянуть до темноты. Не возвращаясь домой.
Он попробовал думать о будущем. Чем он займется через неделю или через месяц. Через неделю будет апрель, через месяц май. В «Светлой Силе» в прошлом году писали про поезд времени. Будто ходит по всем дорогам такой поезд, что-то вроде машины времени. Садишься в него и засыпаешь. Спишь, сколько получится, и просыпаешься на нужной станции. В самом счастливом моменте своей жизни. И живешь там вовсю.