– Труллис-запуллис, – шепнула Таня, проверяя, послушается контрабас или нет.
С кольца сорвалась зеленая искра, однако контрабас почему-то остался на месте. Искра металась по застекленной лоджии с видом сердитой пчелы, не знающей, кого ужалить.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом подслушивающий под дверью лоджии Халявий случайно выронил пульт от телевизора. Соскучившаяся от бездействия искра прожгла дверь и устремилась к нему. Таня, Ягун и Пипа услышали дикий вопль. По комнате носился взбесившийся пульт от телевизора, тараня на своем пути все живое, неживое и приблизительно живое. Вскоре Халявий был подбит пультом в глаз и трусливо укрылся в шкафу. Пульт врезался в стену и раскололся.
– Ух ты! Оказывается, заговоренный пас можно использовать и на земле! Молодец, Танька! Надо запомнить! – Ягун похлопал Таню по плечу. – Ну все, стартуем! Не хочу добираться ночью. Холод тот же, а впечатлений нуль!
– А ты на чем полетишь? На каком заклинании? – спросила Таня будто вскользь.
– Да уж не на Пилотус камикадзис! На Торопыгус угорелус, мамочка моя бабуся! – самодовольно ответил Ягун.
– Торопыгус угорелус, – громко произнесла Таня, плохо догадываясь, к чему это приведет.
Кольцо полыхнуло искрой. Таня едва успела схватиться за гриф. Контрабас рванулся и с огромной скоростью устремился в небо. Бестолково размахивая смычком, что приводило к диким скачкам контрабаса, Таня висела на грифе, боясь разжать пальцы и скуля от ужаса.
Баб-Ягун умиленно любовался на это с лоджии, заливая в бак пылесоса рыбий жир. Иногда Таня оказывалась выше контрабаса, иногда ниже, а порой возникали такие мудреные комбинации, что вообще невозможно было понять, кто где.
– Новый маневр! Никогда его раньше не видел. За это я Таньку и люблю! Не человек, а сплошной эксперимент! Заметь: одним пальцем держится, а без страховки летит! Без всяких там Ойойойс шмякис брякисов! – восхищенно поделился Ягун с Пипой.
Та кивнула и, чмокнув в щеку расстроенную мамочку, которая немедленно, не дожидаясь, пока дочь улетит, принялась названивать ей по зудильнику и злиться, что Пипа не отвечает, стартовала на Тикалус плетутс.
Серые полы савана надулись ветром и взметнули Пенелопу выше туч. За Пипой на чихающем чешуей пылесосе стартовал Баб-Ягун.
* * *
Пальцы Тани разжимались от усталости, когда очередное хаотичное движение смычка оказало ей услугу. Контрабас резко клюнул к земле, и Таня, перевернувшись в воздухе, оказалась на нем верхом.
Не растерявшись, она обхватила контрабас руками и ногами, прижавшись к нему животом. Лететь сразу стало проще. Ветер больше не срывал ее. Вытянув правую руку над головой, Таня управляла контрабасом. Постепенно она разобралась, что все зависит от смычка. Он главный на этом празднике жизни. Куда смычок показывает, туда контрабас и летит.
Москва осталась далеко позади, когда Таню нагнал Ягун, буксировавший за собой Пипу, громыхавшую обледенелым саваном. Пояс с кистями так одеревенел, что представлял собой сплошную сосульку. Придушить кого-либо сосулькой было невозможно, так что Пипа, пользуясь своей непридушенностью, поглядывала по сторонам и орала в зудильник мамуле:
«Как что делаю? Лечу! Как с кем лечу? Ты что, больная? С Карлсоном!.. Кричи громче, я тебя не слышу!.. На бумажке напиши!»
Ягун жестом показал Тане, что нужно подняться выше. Та послушалась, понимая, что самой дорогу в Тибидохс ей не найти. Они пронизали тучу и оказались в зоне постоянных ветров. Ровное воздушное течение неслось на юго-запад. Тане казалось: она слышит гул ветра, похожий на рев водного потока. Гул такой сильный, что она не слышала даже собственного крика.
Втянув в плечи голову, Ягун отважно нырнул в воздушное течение и унесся вперед, став не крупнее точки. Набравшись храбрости, Таня последовала за ним. Струны контрабаса гудели. В одно мгновение с Тани сорвало плохо завязанную шапку, а она едва поняла это, оглушенная ревом и замороженная ледяным ветром. Голова у нее была не столько рыжая, сколько покрытая ледяными иглами.
Таня едва удерживала смычок, не позволяя ветру развернуть контрабас. Если бы это произошло, он утратил бы управление, завертелся в вихре, и Таня не смогла бы на нем усидеть.
Летели они бесконечно. Все мысли у Тани смерзлись в ледяной ком, а одеревеневшие пальцы едва удерживали смычок. Она не радовалась ни океану, мелькавшему в разрывах туч, ни веселой физиономии Баб-Ягуна, появлявшейся то справа, то слева от нее, ни Пипе Дурневой, которая в своем саване, надетом поверх норковой шубки, с растопыренными руками и ногами, с серьезным лицом, покрытым толстым слоем крема, казалась чем-то средним между пугалом, снеговиком и скифской бабой.
Наконец Баб-Ягун снова возник перед Таней, но больше не клюнул, как поплавок, а, ткнув пальцем в брюхо разъевшейся тучи, что-то прокричал. Таня попыталась разглядеть, на что он показывает, но увидела только тучу.
Баб-Ягун махнул рукой еще отчаяннее и, задрав трубу пылесоса, резким рывком вышел из воздушного потока. Тане осталось только последовать его примеру.
Пылесос Ягуна ревел и вибрировал. Трубу окутывало сизое дымное облако. Изредка Таня лицом влетала в это облако и начинала задыхаться. Земля стремительно приближалась. Замедляться Ягун явно не собирался, а возможно, уже и не мог. Пипа падала за его пылесосом, как ледяная глыба. Когда ее разворачивало ветром, Таня видела все те же растопыренные ручки и выпученные глаза на серьезном лице.
«Сумасшедший! Разобьется! И я вместе с ним!» – Таня лихорадочно соображала, как ей остановить контрабас. Принципы полета она более или менее усвоила, но вот как затормозить?
Ягун повернулся, крикнул: «Грааль Гардарика» – и исчез вместе с Пипой.
– Грааль Гардарика, – торопливо шепнула Таня, поняв, что еще мгновение, и будет поздно.
Палец опалило яркой искрой, которая, скользнув по рукаву, прожгла куртку у локтя. Тане показалось: она бесконечно сузилась и протиснулась через что-то очень тесное.
В закатных лучах, прочертивших огненные дороги в волнах океана, вспыхнул остров. Лес, болото, скалы. В центре острова лежала огромная каменная черепаха. Ее башни ввинчивались в тучи. Казалось, небо держится на этих башнях. Таня поняла, что это и есть тот самый Тибидохс, к которому устремлены все мысли матери-опекунши. И она, посланница Чумьи, семя их далекого мира, добралась сюда!
Ягун отнесся к свершившемуся у него на глазах чуду как к чему-то обыденному. Он перебросил трубу пылесоса из одной руки в другую, у земли эффектно развернулся и, едва не размазав Пипу носом о скалу, понесся к стенам Тибидохса. По подъемному мосту прохаживался громадный циклоп с секирой. Посреди лба у него ворочался огромный глаз. Не зная, как остановить контрабас, Таня в отчаянии направила контрабас прямо на циклопа.
Выронив секиру, Пельменник отскочил и могучими руками вцепился в контрабас. Разогнавшаяся Таня слетела с инструмента, лбом врезалась Пельменнику в подбородок и, ласточкой пролетев между двумя каменными столбами, с головой окунулась в заболоченный ров.