К вечеру Кемаль вернулся в дом, где они остановились, падая с ног от усталости, но очень довольный За ужином дядя, одобрительно кивнув, спросил:
— Понравилось?
— Очень, — восторженно ответил Кемаль, — это великий город.
— И очень красивый, — поднял палец Намик Аббас, — но самый красивый турецкий город — это Измир. Завтра мы поплывем туда на корабле. Я специально взял билеты, чтобы мы могли поплыть по морю и ты бы смог увидеть всю красоту нашего Измира. И тогда ты поймешь, почему мы все так любим свой город.
— Я всегда мечтал увидеть эти города, — почти честно ответил Кемаль, — и не только Стамбул и Измир. Мне будет интересно увидеть и другие.
— Увидишь еще, — кивнул дядя, — у вас в Болгарии такого не было. Ты турок, Кемаль, и наследник нашей славной фамилии. Никогда не забывай этого, где бы ты ни был. Твоя настоящая родина здесь, — и он обвел рукой пространство вокруг них.
— Да, конечно, — серьезно ответил Кемаль.
На следующий день они сели на большой корабль и поплыли на юг, в сторону Измира. Дядя оказался прав. Поездка оставила неизгладимое впечатление на Кемаля. И хотя большую часть пути было довольно темно, чтобы различать красоту береговых линий турецкой стороны, проснувшись рано утром, он вышел на палубу и несколько часов провел там, наблюдая, как мимо проплывают греческие и турецкие острова. А потом был Измир.
Впервые попав в этот город, он испытал подлинное потрясение. Город был не просто красив, он напоминал его родной Баку и своим вытянувшихся полукругом бульваром у моря, и своими вечнозелеными деревьями, и даже архитектурой, одновременно древней и современной, так органично вписывающейся в окружающий ландшафт.
Дом его дяди стоял несколько в стороне от центра города, на окружающих Измир холмах, и отсюда было всегда видно удивительно мягкое, спокойное море и небольшие парусники, уходившие отсюда за горизонт. Обе дочери его дяди были уже замужем и жили со своими мужьями, как того и требовал строго соблюдаемый обычай. Поэтому в доме Намика Аббаса он оказался желанным и дорогим гостем. Тетушка Мэлекэ оказалось веселой и словохотливой женщиной. От нее Кемаль узнал множество бытовых подробностей и даже важных деталей своего прошлого, о которых не могла знать ни советская, ни болгарская разведки. В отличие от многих соседних стран лишь в Турции и Иране разрешались встречи женщин с мужчинами, их выход на улицу без традиционной мусульманской паранджи и проведение светского образа жизни. И если в соседних Сирии, Ливане, Ираке еще можно было встретить женщин без покрывала, то в Саудовский Аравии и в странах Арабских Эмиратов законы шариата соблюдались весьма строго.
В Измир к дяде довольно часто приезжали его иранские друзья из Тегерана, любившие отдыхать на побережье Эгейского моря, так напоминавшего им собственное — Каспийское. Несмотря на традиционно не очень хорошие отношения между фарсами, составлявшими большинство населения Ирана, и турками, живущими в Турции, гости дяди наведывались к нему довольно регулярно, иногда даже раз в два-три месяца. Кемаль провел в Измире более восьми месяцев, за это время они приезжали четырежды. Лишь позднее он узнал, что это были этнические азербайджанцы из Тебриза, населяющие северную часть Ирана. В отличие от устоявшегося затем в Америке и Европе мнения, население Ирана, особенно женское, пользовалось всеми правами, вплоть до революции семьдесят девятого года, когда в Иране пал шахский режим. При этом свобода нравов и явный вызов общественному мнению раздражали большинство населения, состоящего из правоверных мусульман-шиитов. Шахский режим слишком явно не считался с мнением большинства населения своей страны, что в конечном итоге вызвало исламскую революцию. Но, справедливости ради стоит отметить, что наиболее «европейскими» странами в семьдесят четвертом году в Азии были Турция и Иран, с той лишь разницей, что в Иране была неограниченная монархия шахского режима, уже давно забытая в Европе, а в Турции режим демократической республики часто сменяли военные перевороты армии, наводившие таким образом порядок от зарождавшегося в стране анархического хаоса.
В первые же дни после приезда в Измир дядя вызвал врача для любимого племянника, уже снискавшего репутацию своими знаниями. Кемаль знал, что врач был специально послан сюда еще несколько месяцев назад для подтверждения версии о тяжелом ранении и коме Кемаля Аслана. Он сознательно ни о чем не спрашивал врача, даже когда они оставались одни, ожидая когда тот первый заговорит со своим патентом о порученном ему задании. Но так и не дождался. То ли врач не хотел говорить на эту тему, считая ее ниже своих профессиональных обязанностей, то ли не знал вообще, зачем нужно было приписывать человеку кому и тяжелое сотрясение мозга, если он их вообще не получал; но ничего не говоря пациенту, он регулярно подтверждал все версии болгарских врачей, позволявшие Кемалю по-прежнему проводить дни в гостеприимном доме дяди. А затем приехал Юсеф Аббас, его американский дядюшка, из-за которого и была задумана эта грандиозная операция.
В отличие от лысоватого Намика, его старший брат оказался полной противоположностью. Сухой, подтянутый, с красиво уложенной шевелюрой седых волос, в элегантных итальянских костюмах он больше был похож на преуспевающего итальянца или испанца, чем на натурализировавшегося в Америке турка. К этому времени он уже возглавлял довольно мощную компанию, связанную с производителями вооружений в Техасе и Калифорнии. Кемаль хорошо запомнил их первое знакомство в аэропорту. Они ждали вдвоем с Намиком Аббасом, когда в салоне для особо важных гостей появился, наконец, их родственник.
С радостным криком Намик Аббас бросился к брату. Тот, довольно спокойно обняв младшего брата, повернулся к Кемалю. Блеснули стекла очков, и он холодно спросил:
— Это и есть наш племянник?
— Он, он, — радостно подтолкнул Кемаля Намик Аббас. Его старший брат протянул руку.
— Я рад, что ты наконец, вернулся к нам, — просто сказал он.
Так состоялось их первое рукопожатие. Нужно сказать, что и в будущем Юсеф Аббас никогда не проявлял излишних эмоций. Кемаль так и не увидел его ни смеющимся, ни улыбающимся. Лишь иногда он бывал довольным и в таких случаях тер указательным пальцем правой руки подбородок. Это было его единственным проявлением эмоций. В машине Намика Аббаса они ехали вчетвером. Впереди сидели водитель и Кемаль. Оба брата о чем-то говорили на заднем сиденье, когда вдруг Юсеф спросил:
— Кемаль, как ты себя сейчас чувствуешь?
— Как будто хорошо, — не поняв вопроса ответил «племянник», — врачи говорят, что уже нет никакой опасности.
— В любом случае тебя нужно будет показать хорошим врачам во Франции или у нас в Америке, — спокойно сказал Юсеф, от чего Кемаль весь сжался. Подготовить «врача» за такой короткий срок советская разведка могла не успеть. А это было равносильно провалу. Но он, лишь кивнув, снова повернулся вперед.
Вечером они ужинали в доме Намика Аббаса и радушный хозяин позвал на торжественный ужин в честь приезда старшего брата всех своих друзей и родных, своих дочерей, их мужей и родителей. Веселье продолжалось уже довольно долго, когда Кемаль, вышедший на балкон чуть передохнуть от обильных яств, подаваемых на стол, вдруг обнаружил рядом с собой дядю Юсефа, задумчиво смотревшего вперед. В руках у старшего дяди была традиционная сигарета. Он курил только «Мальборо» и не признавал других, причем свои сигареты он возил с собой, считая, что местные явно уступают по качеству производимым в Америке. Дядя смотрел на раскинувшийся внизу город и молчал. Долго молчал. Потом наконец, спросил по-английски: