Когда она несла обратно поднос с кофе, ответ у неё уже был готов. Адам обращался с ней как с платонической подругой, разговаривал с ней, как с человеком, имеющим своё мнение и хорошо работающую голову. Она отвечала ему тем же, говорила открыто, спокойно, обнаруживая, что их объединяют общие взгляды в политике, музыке, литературе – они даже поддерживают одну и ту же благотворительную организацию. И поэтому она вдруг поняла, что в сущности ей этот человек нравится!
Испытывать к нему симпатию, уважать его взгляды не входило в её планы. Никак нет! Так как же ей теперь быть? Она твёрдо решила, что будет сознательно напоминать себе о том, какой же он на самом деле мерзавец.
Но этот мерзавец разлил оставшееся вино в бокалы, проворно встал, чтобы взять у неё поднос, налил кофе и поставил перед ней чашку; и опять он выбил у неё почву из-под ног своим вопросом:
– Так чем же тебя так расстроила Ванесса? Ей потребовалось несколько секунд, чтобы, наблюдая за движениями его сильных рук, помешивавших сахар в чашке, вспомнить, что она зачем-то упомянула о своей ссоре с Ванессой, которая усугубила её без того плохое настроение.
– А как ты думаешь? – ответила она вопросом на вопрос, лукаво улыбаясь и изящно пожимая плечами под тонким, облегающим тело атласным халатом; он в свою очередь тоже иронично улыбнулся.
– Она, видимо, не в восторге от нашей женитьбы?
– Точно! – Её томные золотистые глаза улыбнулись ему, и она почувствовала тепло, которое шло из прозрачной глубины его глаз. И весь мир сжался до размеров одной этой комнаты, их двоих в приятных волнах душевной близости.
Она встрепенулась и стала чутко прислушиваться к тому, что он говорил ей, так спокойно и неторопливо, как будто ничто уже не могло нарушить это драгоценное состояние их тихой гармонии.
– Этого следовало ожидать, не расстраивайся. Она потом отойдёт. – Он устроился поудобнее в своём кресле, скрестив длинные ноги и прикрыв глаза своими длинными густыми ресницами. – Её всегда возмущало моё существование, она безумно ревновала при мысли, что у нас с отцом могут быть какие-то отношения не в связи с чеками на моё содержание, которые он регулярно высылал. Именно поэтому наши встречи, к сожалению, всегда приходилось держать в секрете.
– И ты не возражал? – не подумав, спросила Седина. Конечно, ему не было все равно, и сейчас не все равно, потому что, если бы его это не волновало, у него не возникла бы эта дикая идея насчёт шантажа. Он покачал головой и медленно улыбнулся, почти убедив её в том, что она ошибалась, когда настаивала на том, что его гложет жажда мести.
– Нет. Я вырос без комплексов. – И задумчиво добавил, в то время как кончики его пальцев касались его чётко очерченных губ:
– Не совсем так. Когда мне было лет девять или десять, меня стало возмещать, что отец приходил только иногда, играл со мной, разговаривал, а потом исчезал на многие недели. В этот период я стал доставлять немало неприятностей. – Адам медленно и сердечно улыбнулся, сощурив глаза, а Седина вдруг почувствовала к нему нежность.
Она быстро налила себе ещё кофе и стала пить обжигающую жидкость, как бы наказывая себя за свой бездумный вопрос, а он задумчиво сказал:
– Мы с тобой во многом похожи. Мы оба знаем, чего хотим от жизни, и добиваемся этого. А главной причиной того, что у нас нет эмоциональной привязанности, является то, что в действительности мы чувствуем себя неуверенно. Твои родители рано умерли – это тоже форма отвержения, ты чувствовала себя брошенной – отданной, как бездомная собачонка, в чужие руки. Как я тебе объяснял, я раньше тоже чувствовал себя отверженным, пока моя мать не поняла, почему я стал плохо себя вести, и не объяснила мне все. – Он наклонился вперёд, пристально глядя на неё – Она сказала мне, что мой отец глубоко любит меня и гордится мной. Но он не любит её – по крайней мере не так, как любит Ванессу. А раз так, то он должен быть с Ванессой, но он приходит навещать меня как можно чаще и все время думает обо мне. После этого я смирился с тем, что довольно редко виделся со своим отцом, а через письма, которые он писал мне каждом неделю, стал лучше понимать его. – Адам улыбнулся. – Позже через те же письма я все знал и о тебе – как ты пришла в их дом, какая ты смелая и горячая, как идут твои дета в школе. как ты ударила Доминика и поставила ему синяк под глазом за то, что он вырвал все цветы, которые ты вырастила на своей части сада. Ты так или иначе принесла много радости в его жизнь.
Его глаза потеплели так, что стали похожи на прозрачные зеленые озера, и она была не в состоянии оторваться от них. Он могло сказал:
– Его незатейливое любование твоим твёрдым девичьим характером заразило и меня. Я почувствовал твоё обаяние ещё задолго до того, как познакомился с тобой.
Это уже было слишком много, больше, чем она могла воспринять и осмыслить сразу прямо здесь. Ей потребуется какое-то время побыть одной, чтобы осмыслить все, что он только что рассказал. Усилием воли она оторвала взгляд от его твёрдого, почти гипнотического взгляда, и, допив остатки вина, уцепилась за единственную безопасную ниточку в его откровениях и спросила с хорошо разыгранной озабоченностью:
– Кстати о Доминике, ты видел его? Возвращается он на работу?..
Ей никогда не узнать, был ли он разочарован тем, что она проигнорировала его проникновенный рассказ о своих отношениях с Мартином в детстве, его признание – которому можно верить или нет, – в том, что его интерес к подробностям её жизни не был случайным. Она боялась взглянуть на него, чтобы понять, говорит ли он правду или лжёт.
Она продолжала смотреть на сплетённые пальцы своих рук, которые лежали на её коленях. Когда он ей ответил, тон его голоса был совершенно ровный, по нему нельзя было ничего узнать.
– Я его видел. Я дал ему несколько выходных с тем, чтобы он привык к мысли, что ему придётся выплатить из своей зарплаты все до единого пенса, вернуть деньги, которые он взял «взаймы». В течение последующих десяти лет ему явно не будет хватать денег на карманные расходы. В понедельник он придёт в офис, чтобы работать в полном смысле слова без отдыха.
Адам поднялся, и Седина осторожно взглянула на него, почувствовав, что у него изменилось настроение.
– Я не думаю, что он ещё раз допустит подобную «ошибку». Он знает, что будет с ним в этом случае.
Седина встретилась с ним взглядом и быстро отвернулась – его глаза были жёсткие и холодные, словно осколки зеленого камня. Она не хотела бы быть его врагом. Она беспомощно задрожала, а он без всякого выражения посоветовал:
– Несколько тёплых шерстяных вещей не будут смотреться так соблазнительно, как то, во что ты сейчас одета, но зато наверняка в них ты не замёрзнешь. – Он повернулся, собираясь уходить. – Извини меня, но у меня важные дела, я пойду к себе. Сегодня я тебя уже не увижу, так что почему бы тебе не одеться потеплее, чтобы не дрожать от холода?..
Ей надо было снова надеть тот атласный халат. Его шелковистая ткань охлаждала бы её разгорячённую кожу, это чувственное возбуждение… Если бы она была в нем, интересно, снял бы Адам его с неё, чтобы гладить её возбуждённое тело, ласкать и любить её?