Николас, не отводя шпагу от горла Ли, протянул вторую руку к Дуглесс, и она кинулась к нему и прильнула к его устам, прежде чем соприкоснулись их тела. Она целовала его со всею страстью, со всем долго подавлявшимся желанием! Зарывшись пальцами в волосы Николаса, она прижала к себе его голову. И хотя Дуглесс считала, что он вовсе ее не желает, но страсть, исходившая от Николаса, – она чувствовала ее! – как бы побудила ее оторвать ноги от пола и воспарить – и вот он уже подхватил ее одной рукой!
Он спохватился первым и выдохнул:
– Уходите!
Глаза Дуглесс застлала пелена слез, но она поклясться была готова, что и у Николаса глаза наполнились слезами!
– Уйдите! – вновь повторил он. – Отойдите же от меня! Ослабев и не имея сил противиться ему, Дуглесс покорно шагнула в сторону и встала, пристально глядя на Николаса. Неужели ей не доведется вновь увидеть его, прижаться к нему, услышать, как он смеется, неужели никогда?..
– Имя! – повторил между тем Николас, ни на секунду не отводя при этом взора от Дуглесс. Раз уж ему приходится покидать этот мир, хотелось бы, чтобы последним, что он видит здесь, была она!
Ли, совершенно потрясенный всем происходящим, заговорил:
– Этого человека звали…
Дальнейшее произошло как-то мгновенно: Дуглесс, не в состоянии и думать о том, что Николас вот-вот покинет ее, вновь кинулась к нему – если уж ему суждено уйти, она тоже уйдет вместе с ним!
– …Роберт Сидни, – договорил Ли в тот самый момент, когда Николас с Дуглесс рухнули на пол у самых его ног. Поглядев на них сверху вниз, он пробормотал:
– Да вы оба ненормальные! – а затем, переступив через них, выскочил из комнаты.
Прижавшись лицом к стальным с серебряной окантовкой доспехам Николаса, Дуглесс плотно смежила веки.
Николас первым пришел в себя и, в изумлении поглядев на нее, воскликнул:
– Мы стоим на месте!
– И где же мы? – отозвалась Дуглесс. – А на дворе что: автомашины или телеги, запряженные ослами?
Усмехнувшись, Николас обхватил ладонями ее лицо и, осторожно приподняв ее голову, ответил:
– Мы остались в вашем веке. Я же сказал, что вам нужно держаться чего-то одного!
– Да, но я… гм… я… – отклоняясь от него и садясь, забормотала Дуглесс. – Я просто подумала, что было бы совершенно замечательно, если б удалось увидеть Англию эпохи Елизаветы, так сказать, «из первых рук»! Знаете, я бы потом даже книжку могла бы написать и постаралась бы в ней ответить на все, о чем люди и впрямь желали бы узнать. Ну, например, о том, была ли Елизавета лысой? И были ли люди в ту пору счастливы? И что…
Тут Николас тоже сел и, закрыв ей рот самым нежным поцелуем, сказал:
– Нет, вы не можете вернуться туда вместе со мной! – И, потрогав спину, добавил:
– Вы здорово сдавили мои доспехи! На спине у меня и сейчас царапины – еще с того раза, когда вы сбили меня с ног!
– Но ведь вы тогда шагнули прямо под автобус! – запротестовала Дуглесс.
Николас встал и протянул руки, чтобы помочь ей подняться, Однако, даже встав с пола, она не захотела выпускать его рук.
– Стало быть, вы все еще здесь! – едва слышно выдохнула она. – Вы уже знаете имя вашего клеветника, и, несмотря на это, вы все еще здесь! Следовательно, Роберт Сидни. Так – Сидни?! Но разве же не с Арабеллой Сидни вы… ну, вы и она…
Обняв ее за плечи, Николас подвел ее к окну и тихо ответил:
– Да, верно: это муж Арабеллы, но не очень-то я верю, что он был способен оклеветать меня в глазах королевы!
– Да идите вы ко всем чертям – и вы сами, и этот ваш стол! – в бешенстве вскричала Дуглесс. – Ведь если бы вы не… если бы вы не перестарались и не затащили Арабеллу на этот пресловутый стол, то, вполне вероятно, у ее супруга не было бы причины испытывать ненависть к вам! А как же ваша жена? Она ведь тоже должна была очень расстроиться из-за этого!
– Когда я в тот раз соединялся с Арабеллой, я еще не был женат, – ответил Николас.
– В тот раз! – насмешливо передразнила его Дуглесс. А может, Роберт и осатанел-то из-за всех прочих разов?! И, поворачиваясь к Николасу лицом, она добавила:
– Если б я отправилась с вами, в вашу эпоху, то, наверное, сумела бы избавить вас от неприятностей!
Побуждая ее склонить голову на его облаченное в доспехи плечо, Николас повторил:
– Нет, вернуться туда вместе со мною вы не можете!
– А может, и вам незачем возвращаться туда?! Может, останетесь здесь, навсегда?! – спросила Дуглесс.
– Нам нужно ехать в Эшбертон, к моей могиле, – не отвечая ей, проговорил Николас. – Я припаду к ней и стану молиться!
Она хотела сказать что-то еще, как-то убедить его не возвращаться, но поняла, что не сумеет найти подходящих слов: его семья, его честь, наконец, его имя бесконечно значимы для него!
– Хорошо, – покорно ответила она, – мы уедем сегодня же. И, насколько я понимаю, вам больше не требуется созерцать Арабеллу, верно?
– А у вас, вероятно, уже не осталось в запасе ни калькуляторов, ни телевизоров, годных для того, чтобы отвлекать от нее мое внимание?! – весело спросил он.
– На сегодняшний вечер я как раз приберегла стереомагнитофон! – в тон ему откликнулась Дуглесс.
Поворачивая ее лицом к себе, он положил руки ей на плечи и сказал:
– Молиться я буду в одиночестве! И если мне суждено вернуться, то вернусь тоже один! Вы меня поняли?!
Она согласно кивнула, думая одновременно: время нас поджимает! Мы получили его взаймы!
* * *
Сидя на кровати их спальни в гостинице Эшбертона, Дуглесс разглядывала Николаса, покоившегося на соседней постели. При свете этого раннего утра контуры его лица были еще плохо различимы, и само лицо недостаточно освещено, но ей и этого света вполне хватало, чтобы глядеть на него. Минуло уже трое суток с того самого момента, как им стало известно имя клеветника, и все эти дни Дуглесс знала, что Николас может взять и исчезнуть. Ежеутренне он отправлялся в церковь и проводил там по два часа, стоя на коленях перед надгробием собственной могилы. А днем выстаивал там еще пару часов.
Каждый раз, когда он исчезал внутри церкви, Дуглесс стояла у входа и замирала от страха, что никогда более не увидится с Николасом. Однако, когда в десять утра и в четыре пополудни она тихонько, ступая на цыпочках, прокрадывалась в церковь и видела его все еще там, на глаза неизменно наворачивались горячие слезы облегчения и радости. И при виде его вспотевшего тела и мокрого от пота лица она всем сердцем буквально летела к нему: он так изнурял себя этими ежедневными молитвами, что потом прямо-таки шатался от усталости. И Дуглесс помогала ему подняться, потому что после пары часов стояния на холодном каменном полу ноги его цепенели и ныли колени. И даже священник, жалея Николаса, принес для него подушечку, но он отказался воспользоваться ею и все повторял только, что должен испытывать боль во всем теле, что только это побудит его вспомнить, что же именно он должен делать.