Лоре кажется, что она полиэтиленовый пакет с водой, в котором вдруг образовалось множество дыр. Слезы льются и льются, не переставая. А кроме слез, в ней и нет ничего – только вода, много воды, пустой, с солью, как в океане.
Она вспомнила всю свою жизнь. Как, когда была маленькой, ходила в школу для девочек. Как начала работать – в Окленде, в океанариуме. Как отец Лоры получил работу в Дунедине, на Южном острове, и они с матерью переехали на другой конец страны. Почти два года Лора была предоставлена самой себе. Она могла делать то, что ей хотелось, ни перед кем не держать отчета. Ну, конечно, все «в рамках», чтобы не узнали соседи и не передали родителям. Было главное – ощущение свободы, независимости.
Но она ждала. Лора все это время ждала, что ее жизнь наконец сложится, как складывается она у других. Кто-то из ее одноклассниц продолжил образование, некоторые сразу нашли хорошую работу, другие повыходили замуж или просто уехали куда-то, где интереснее жить. А Лоре случай не улыбался. Ей не везло. Просто не везло. Бесплатного обучения в университете получить не удалось, а на платное надо зарабатывать. Хорошую работу найти трудно. Достойный парень Лоре тоже не встретился.
Одно за другое. Но Лора не отчаивалась. Расстраивалась, конечно, но переживала это глубоко внутри. Никому не показывала. Никому не надо этого знать. Зато… Зато она научилась мечтать. Она научилась придумывать свою жизнь. Она научилась представлять себя счастливой. Ведь, в конце концов, какая разница – съела ты вкусное пирожное или так себе его представила, что наелась? Никакой разницы нет. Или – почти никакой. И Лора все придумывала – себя, своего мужа, свою семью, даже своих детей.
– Мама, мама! – кричит пятилетний Майк и сзади дергает Лору за волосы. – А почему ты плачешь? Ты что, несчастна с нами, мама? Или тебя кто-то обидел? Ты мне скажи, мама, кто тебя обидел. Я пойду и дам ему, чтобы он не смел тебя обижать! Ты же хорошая – ты нас любишь, ты папу любишь, ты все делаешь в доме. Тебя нельзя обижать, ты хорошая!
Слезы душат, душат немилосердно. Зачем Майк говорит это? Зачем? И ведь его же нет. Нет! Лора сошла с ума. Лора давно сошла с ума. Ну, что она выдумала себе этих детей? Какая глупая это была идея – выдумать детей! Она с ними разговаривает, она с ними играет, занимается. А их нет… И как теперь их выгнать? Они же – дети . Как?!
– Мама, а ты правда к папе стала холодно относиться или мне просто так кажется? – спрашивает Сабрина и внимательно, с неприязнью смотрит Лоре в спину. – Он тебе разонравился, да? Ты в кого-то другого влюбилась? Это нехорошо, мама. Я все, конечно, понимаю, но папа такого не заслуживает. Он нас всех содержит, работает много. А люди в Потуа говорят, что ты собралась его бросить. И ради кого, мама?! Ради какого-то маори? Ты вообще понимаешь, что ты можешь натворить своими необдуманными поступками?
Господи, но почему же ей так запал этот маори?! Зачем она о нем думает? Да она ведь и не любит его совсем. Ну, понравился. Красивый… Что с того? Что?! У них ведь ничего с ним не может быть. Как?! Никак. Она ему не нужна. Только боль и страдание – вот их будущее. Нет, глупость это. Глупость и бред. Сумасшествие.
Она должна выкинуть это из головы. Забыть, словно ничего и не было. А ведь ничего и не было. Только наваждение – ничего больше. Просто ей хочется… Просто Лоре очень хочется какого-то света, тепла, нежности. Чего-то настоящего. Совсем чуть-чуть, самую малость. Ну хотя бы одну крупицу жизни. Одну…
– Это ничего, Долорес, что у тебя нет детей, – говорит ее мама. – Все в воле Божьей. Может, у тебя судьба такая. Я с твоим отцом больше тридцати лет живу. Думаешь, мне легко? Нелегко. Но я же живу. Нормально. У каждого своя жизнь. Кому-то Бог сразу все дает. Кому-то позже. А кому-то и вовсе – только там даст, в загробной жизни. Может, и хорошо, что сейчас не очень, может тогда там, в вечности, будет хорошо.
Смрад. Ее жизнь – это вечный, прогорклый смрад. Уже пять лет Лора ничего не чувствует, ничего. Она превратилась в безжизненную куклу. Лора поняла это вдруг, но определенно и совершенно отчетливо. Вся ее жизнь – это негодная, неумелая, неловкая попытка спрятать правду, скрыть всякое отсутствие в ней жизни.
Лору сотрясали рыдания. Дыхание сбилось, словно что-то сломалось в горле, и воздух застрял в глотке металлической помпой. Паника. Лора пыталась разорвать себе грудь, впилась ногтями в кожу. Порвать, сломать грудную клетку, открыть легкие – чтобы схватить один глоток воздуха, последний, чтобы вздохнуть…
– Мама, зачем ты нас родила? – на перебой спрашивают Лору дети. – Ты хочешь, чтобы мы были такими же несчастными, как и ты? Мама, почему ты нас так не любишь?..
От этих слов, от этих мыслей, от этих детских голосов внутри своей головы Лора готова умереть. Прикончить свою бездарную, бессмысленную жизнь. Одним движением, одним шагом. Может, вскочить и как-то откромсать себе голову. Циркулярной пилой, что хранится в гараже?..
– Нет, Долорес, ты не должна этого делать. Ни в коем случае! Это грех! – строго сказала мать. – Да, ты неудачница, Долорес. Но ты хорошая девушка…
Последние слова прозвучали даже сочувственно, но Лоре от этого стало еще горше, еще больнее. Зачем?! Зачем, мама, ты говоришь это? Зачем?! Пусть она замолчит! Пусть она немедленно замолчит! Я ненавижу тебя, мама! Лора с силой ударила себя в висок. Один, другой, третий раз.
– У тебя, конечно, скверный характер, это я с самого начала знал… – продолжил Брэд слова тещи. – Но то, что ты еще и неблагодарна! Настолько! Это для меня открытие! Ты меня совершенно разочаровала, Лора. Абсолютно.
Ну, зачем?! Зачем?! Кто его спрашивает?! Зачем он говорит это?! Лора с силой набросила на себя одеяло. Чтобы спрятать голову, чтобы ничего не слышать. Ничего. Да, ей не повезло. В этом нужно себе признаться. Это правда. Но как же быть? Что с этим сделаешь?! Нужно терпеть. Нужно просто терпеть. Но что терпеть? Ради чего?!
Нет, нельзя больше слушать никого – ни мать, ни воображаемых детей, ни Брэда! Все это ужасно. Все, что они говорят… Так больше не может продолжаться. Нет! Где же ее собственный – Лорин – голос?! Почему все говорят, а она молчит? Почему?! У нее нет ничего своего – ни своих мыслей, ни своих чувств. Ничего.
– Замолчите все! Слышите?! Замолчите немедленно! – что было сил закричала Лора. – Я больше не буду вас слушать! Поняли меня?! Я больше не буду! Я не могу! Я не хочу! Я не буду!
– И давно она так? – спросил вдруг незнакомый голос.
– Ну, так, чтобы настолько сильно, недавно. Можно сказать, с утра, – ответил растерянный голос Брэда.
– Замолчите! Я же сказала вам – замолчите! – заорала Лора в ответ и с силой заткнула уши.
Стоп! Это настоящие голоса… Лора резко стащила с головы одеяло и увидела в дверях спальни бледного как полотно Брэда и неизвестного ей мужчину средних лет – в круглых очках на худощавом, вытянутом лице, в сером льняном пиджаке, из-под которого выглядывал черный пасторский воротничок.
К вечеру жара спала, но Лора только еще больше озябла. Она не понимала, что с ней происходит, кто этот человек в сером пиджаке, что сидит у них в гостиной, и почему он задает ей все эти вопросы. Брэд называл незнакомца – «отец Готлим». И этот Готлим спрашивал Лору о ней самой, о ее чувствах, о ее вере, о Брэде, об их детях.