– Если хочешь знать мое мнение, то во всем виновата Мэри с ее вздорными выдумками. Она на редкость глупая женщина и так носится со своим здоровьем, что постоянно придумывает себе болезни.
– Ей правда было плохо.
– Ну, ладно, ей было плохо. Любая разумная женщина обратилась бы к врачу, чтобы он выписал ей какой-нибудь антибиотик, а не подняла бы бучу.
– Она думает, что это я подстроила. И отец тоже так думает.
– Повторяю, Норма: ты все это сочиняешь.
– Это ты говоришь, Дэвид. Говоришь, чтобы меня подбодрить. А если я и правда подлила ей что-то?
– Как это «а если и правда»? Ты ведь должна знать, подливала или не подливала. Норма, это же идиотизм.
– Но я не знаю.
– Только это ты и говоришь. Возвращаешься к теме и повторяешь «я не знаю», «я не знаю».
– Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что такое ненависть. Я ее возненавидела с первого взгляда.
– Я знаю. Ты мне это уже говорила.
– В том-то и дело. Я тебе уже это говорила, но совершенно ничего не помню. Понимаешь? Довольно часто я… я что-то говорю людям. О том, что хочу сделать, или уже сделала, или собираюсь сделать. Но я не помню, когда я это говорила и говорила ли вообще. Как будто я держу все это в уме, и вдруг оно вырывается наружу, и я что-то кому-то говорю. Тебе же сказала, ведь так?
– Ну… то есть… знаешь, может быть, хватит?
– Но я же говорила тебе это? Говорила?
– Ладно, пусть говорила. Бывает, с языка срывается: «Я ее ненавижу и хочу убить. Я ее отравлю!» Но это просто детская злость, понимаешь, о чем я? Словно ты еще маленькая девочка. Дети постоянно грозятся: «Ненавижу его. Я отрублю ему голову!» И в школе то же самое: невзлюбят учителя или учительницу и шепчут что-нибудь такое.
– Только и всего, по-твоему? Но… но получается, будто я и не повзрослела вовсе.
– В некоторых отношениях так оно и есть. Возьми себя в руки, пойми, как это глупо. Ну, ты ее ненавидишь, так что? Ты уехала из дома и не живешь с ней.
– Но почему я не должна жить в своем родном доме, с моим отцом? – сказала Норма. – Это нечестно! Нечестно! Сначала он уехал, бросил маму, а теперь, когда решил вернуться ко мне, взял и женился на Мэри. Конечно, я ее ненавижу, а она ненавидит меня. Я думала о том, чтобы убить ее. Придумывала всякие способы, как это сделать. И мне нравилось строить такие планы. Но потом… когда ей правда стало плохо…
– Уж не воображаешь ли ты себя ведьмой? – с некоторой тревогой спросил Дэвид. – Ты случайно не лепила восковые фигурки и не втыкала в них булавки?
– Конечно, нет. Это же глупо. То, что я делала, было реальным. Абсолютно реальным.
– Послушай, Норма, что значит – реальным?
– Бутылка же лежала у меня в ящике. Я его открыла, а она там.
– Какая еще бутылка?
– «Истребитель драконов. Селективный гербицид». Так написано на этикетке. Темно-зеленая бутылка. Растения полагается опрыскивать. И еще этикетка: «Осторожно! Ядовито!»
– Ты ее купила или только нашла?
– Я не знаю, где я ее взяла, но она лежала у меня в ящике. Наполовину пустая.
– И тогда ты… ты вспомнила?
– Да, – сказала Норма. – Да-а… – Ее голос был глуховатым, почти сонным. – Да-а… по-моему, тогда я все вспомнила. И ты так думаешь, правда, Дэвид?
– Я тебя не понимаю, Норма. Я серьезно. Мне кажется, в какой-то мере ты все это выдумываешь. Внушаешь себе.
– Но ее положили в больницу – для наблюдения, сказали врачи. Они встали в тупик. А потом объявили, что ничего не нашли, и она вернулась домой… И ей снова стало плохо, и тут я испугалась. Папа как-то странно на меня поглядывал, а потом приехал доктор, и они о чем-то говорили, запершись у папы в кабинете. Я подкралась к окну снаружи и хотела подслушать. Мне надо было знать, о чем они говорят. А они обсуждали, как отправить меня куда-то, где меня запрут! Где я «пройду курс лечения»… Ну, что-то в этом роде. Понимаешь, они думали, что я сумасшедшая, и я перепугалась… Потому что… потому что не знала, что я делала, а чего нет…
– Тогда ты и убежала?
– Нет… это было позднее…
– Расскажи мне.
– Я больше не хочу об этом говорить.
– Тебе же придется рано или поздно сообщить им, когда ты…
– Ни за что! Я их ненавижу! И отца ненавижу не меньше, чем Мэри. Хоть бы они умерли! Хоть бы они оба умерли! Тогда… тогда, мне кажется, я опять смогу быть счастливой.
– Перестань городить чушь! Послушай, Норма. – Он неловко замолчал. – Я не очень-то настроен на брак и все такое прочее… То есть я вообще ни о чем таком не думал… Разве что через много лет. Не хочется себя связывать… Но, по-моему, это наилучший выход. Давай поженимся. В бюро регистрации. Тебе придется сказать, что тебе уже двадцать один год. Зачеши волосы кверху, надень очки или еще что-нибудь. Только придай себе вид повзрослее. Когда мы поженимся, твой отец уже ничего сделать не сможет! И не отошлет тебя «куда-то», как ты выражаешься. Он будет бессилен.
– Я его ненавижу.
– По-моему, ты всех ненавидишь.
– Нет, только папу и Мэри.
– Но, в конце-то концов, мужчине жениться во второй раз только естественно.
– А что он с мамой сделал, это ничего?
– Но ведь это когда было!
– Да, я была совсем маленькой, но я помню. Он уехал, бросил нас. Присылал мне подарки на Рождество, а сам ни разу не приехал. Да встреть я его на улице, когда он вернулся, я бы его не узнала. Он перестал для меня существовать. По-моему, он и маму запирал. Когда она заболевала, то уезжала, а куда, я не знаю. Не знаю, чем она была больна. Иногда мне кажется… мне кажется, Дэвид… Знаешь, по-моему, у меня что-то с головой, что-то в ней не так, и оно заставит меня сделать какую-нибудь непоправимую вещь. Вот как нож.
– Какой еще нож?
– Неважно. Просто нож.
– Но ведь ты можешь объяснить, о чем ты говоришь?
– По-моему, на нем была кровь. Он лежал там… под чулками.
– Ты помнишь, как ты его там прятала?
– Кажется, да. Но совсем не помню, что я с ним делала перед тем. Не помню, где была… Из вечера выпал целый час. Целый час я была не знаю где. Но где-то была и что-то сделала.