— Не видно? — прошептал Збышко.
— Не видно. Тише!..
Через минуту ветер умолк, и воцарилась глубокая тишина. Но вот на зеркале озерца затемнела одна голова, другая, затем поближе к охотникам спустился к реке крупный бобр со свежесорванной веткой в пасти и поплыл между цветами калужницы и ряской, поднимая вверх морду и толкая ветку вперед. Збышко, который лежал на дереве пониже Ягенки, увидел вдруг, как осторожно шевельнулись у девушки локти и наклонилась вперед голова, — Ягенка, видно, целилась в зверя, который, не подозревая о грозящей ему опасности, плыл к чистой глади озерца на расстоянии не больше половины полета стрелы.
Но вот зажужжала тетива самострела и одновременно раздался голос Ягенки:
— Готово! Готово!..
Збышко в один миг взобрался повыше и сквозь ветви поглядел на гладь озерца: бобр то погружался в воду, то всплывал на поверхность, перекувыркиваясь при этом и показывая более светлое, чем спинка, брюшко.
— Здорово попала! Сейчас ему конец! — сказала Ягенка.
Она отгадала, движения бобра становились все слабей, ещё немного — и он всплыл на поверхность кверху брюхом.
— Я пойду за ним, — сказал Збышко.
— Не ходи. Тут у берега трясина бездонная. Коли не знаешь, как пробираться, наверняка засосет.
— Как же мы его добудем?
— Да ты про то не думай — к вечеру он уж будет в Богданце, а нам пора домой…
— Ловко ты его подстрелила!
— Э, мне не впервой!..
— Другие девушки и глянуть на самострел боятся, а с тобой хоть целый век по лесу ходи!..
Услышав эту похвалу, Ягенка улыбнулась от радости, но ничего не сказала, и они пошли назад по старой дороге через лозняк. Збышко стал расспрашивать о бобровых гонах, Ягенка рассказала ему, сколько бобров на мочидольских и згожелицких болотах и как они на озерцах и речушках строят свои мазанки и плотины.
Вдруг она хлопнула себя по боку.
— Ах ты господи! — воскликнула она. — Забыла на иве стрелы. Подожди меня!
Не успел он сказать, что сам сходит за ними, как она, словно серна, помчалась назад и через минуту исчезла из виду. Збышко ждал, ждал и уж стал удивляться, что это её так долго нет.
— Верно, растеряла стрелы и ищет их, — сказал он сам себе, — а все-таки надо пойти поглядеть, не случилось ли чего с нею…
Однако не успел он сделать и двух шагов, как перед ним появилась Ягенка с самострелом в руке, смеющаяся, румяная и с бобром за плечами.
— Господи! — воскликнул Збышко. — Да как же ты его добыла?
— Как? Влезла в воду — вот и вся недолга! Мне не впервой, а тебя я не хотела пустить, ты ведь не знаешь, куда надо плыть, так тебя трясина и засосала бы.
— А я ждал тебя тут, как дурак! Хитрая ты девчонка.
— Что же мне было делать? Раздеваться, что ли, при тебе?
— Так ты и стрелы не забыла?
— Нет, это я только хотела, чтобы ты отошел от берега.
— Так, так! Ну, а пойди я следом за тобой, то-то бы диво увидал. Было бы на что поглядеть!
— Замолчи!..
— Ей-ей, я уже шел к тебе.
— Замолчи!..
Через минуту, желая, видно, переменить разговор, она сказала:
— Выжми мне косу, а то вся спина от неё мокрая.
Збышко одной рукой взялся за косу поближе к голове, а другой стал выжимать её.
— Лучше было бы расплести её, — говорил он при этом, — ветер тотчас и высушил бы.
Но Ягенка не хотела расплетать косу, потому что им снова приходилось продираться сквозь заросли. Збышко закинул теперь за спину бобра, а Ягенка пошла впереди.
— Теперь Мацько скоро выздоровеет, — сказала она, — потому для ран нет ничего лучше, как пить медвежье сало, а рану смазывать бобровой струей. Недельки через две сможет сесть на коня.
— Дай-то Бог! — сказал Збышко. — Жду не дождусь, когда он выздоровеет, — больного бросить нельзя, а сидеть мне здесь невмоготу.
— Невмоготу? — переспросила Ягенка. — Отчего же?
— Разве Зых ничего не говорил тебе про Данусю?
— Да нет, говорил… Я знаю, знаю… она тебя покрывалом накрыла… Он говорил ещё мне, что всякий рыцарь дает обет… служить своей госпоже… Но он говорил, что это пустое… все эти обеты… и женатые дают обет служить какой-нибудь госпоже. А эта Дануся, Збышко, кто она, скажи мне?.. Кто она, эта Дануся?
И, подойдя ближе к Збышку, она в страшной тревоге устремила на него глаза, он же, не обратив на это никакого внимания, ответил:
— Она и моя госпожа, и возлюбленная моя. Никому я про это не говорил, а тебе, как сестре родной, скажу, потому что мы с малых лет знаем друг дружку. За тридевять земель, в тридесятое царство пошел бы я за нею, хоть к немцам, хоть к татарам, потому другой такой нет на всем белом свете. Пускай дядя остается в Богданце, а я к ней поеду… Что мне без неё Богданец, что достатки, что стада, что богатства аббата! Сяду я на коня и уеду зимой и, клянусь Богом, исполню все, что обещал ей, разве только раньше сам сложу голову.
— Я не знала об этом… — глухо сказала Ягенка.
Збышко тогда стал ей рассказывать о том, как встретил в Тынце Данусю и как тотчас дал ей обет, о том, что случилось после, — как сидел он в темнице, как спасла его Дануся, как Юранд ему отказал, и как прощались они, и как тоскует он без неё, и как радуется, что после выздоровления Мацька уедет к своей возлюбленной, чтобы исполнить все, что ей обещал. Он оборвал свой рассказ, завидев слугу с лошадьми, который поджидал их на лесной опушке.
Ягенка вскочила на коня и сразу стала прощаться со Збышком.
— Пускай конюх едет следом за тобою с бобром, а я возвращаюсь в Згожелицы.
— Ты не поедешь в Богданец? Да ведь Зых у нас.
— Нет. Батюшка сказал мне, что вернется домой.
— Ну, тогда спасибо тебе за бобра.
— Прощай…
И через минуту Ягенка осталась одна. Она ехала домой через заросли вереска и первое время все оглядывалась на Збышка, а когда он скрылся наконец за деревьями, закрыла рукою глаза, словно прячась от солнца.
Но скоро крупные слезы покатились из-под руки по её щекам и закапали на седло и на гриву коня.
После разговора со Збышком Ягенка три дня не показывалась в Богданце и только на четвертый день прискакала с вестью, что в Згожелицы приехал аббат. Мацько встревожился. Правда, у него было на что выкупить Богданец, старик даже подсчитал, что останутся деньги на то, чтобы поселить в деревне новых мужиков и развести скот, да и на другие хозяйственные нужды хватит; однако многое в этом деле зависело от богатого родственника, который мог, например, забрать поселенных им мужиков, но мог и оставить их Мацьку и тем самым увеличить цену его владений.