И шут с беспокойством воззрился на комтура, не зная, засмеется ли тот или прикажет высечь его за то, что он некстати вмешался в разговор. Но крестоносцы, учтивые, кроткие, даже смиренные, когда они чувствовали свою слабость, не знали никакой жалости к побежденным. Данфельд не только кивнул скомороху, разрешая ему продолжать потеху, но и сам позволил себе столь неслыханную грубость, что на лицах некоторых молодых оруженосцев изобразилось изумление.
— Не жалуйся, что тебя опозорили, — сказал он. — Если я даже на псарню тебя пошлю, то псарем ордена лучше быть, чем вашим рыцарем.
А осмелевший шут закричал:
— Принеси скребницу да почисти моего медведя, а он тебе космы лапой расчешет.
Там и тут раздался смех, чей-то голос крикнул из толпы:
— Летом будешь камыш косить на озере.
— И раков ловить на падаль, — закричал другой.
— А сейчас, — прибавил третий, — ступай отгонять воронье от висельников. Хватит тут тебе работы.
Так издевались они над страшным для них некогда Юрандом. Постепенно вся толпа заразилась весельем. Кое-кто, выйдя из-за стола, подходил к пленнику поближе и, глядя на него, говорил: «Так это он самый и есть, тот кабан из Спыхова, которому наш комтур выбил клыки? Глянь, да у него пена на морде. И рад бы укусить, да не может!» Данфельд и другие братья хотели сперва изобразить некоторое подобие торжественного судилища, но, увидев, что у них ничего не получается, тоже поднялись со скамей и смешались с окружившей Юранда толпой.
Правда, это не понравилось старому Зигфриду из Янсборка; но сам комтур сказал ему: «Не хмурьтесь, то-то будет потеха!» И они тоже стали глазеть на Юранда; случай и впрямь был исключительный, ибо раньше рыцарь или кнехт, увидевший его так близко, закрывал обычно глаза навеки. Некоторые говорили: «Плечист, ничего не скажешь, хоть и кожух на нем под вретищем; обвертеть бы его гороховой соломой да водить по ярмаркам…» Другие, чтобы стало еще веселей, потребовали пива.
Через минуту зазвенели пузатые братины, и темный зал наполнился запахом пены, стекающей из-под крышек. «Вот и отлично! — сказал, развеселившись, комтур. — Эка важность, опозорили его!» К Юранду снова стали подходить крестоносцы; тыча ему в бороду братины, они приговаривали: «Что, мазурское рыло, небось хочется выпить!» А некоторые, плеснув себе в пригоршню пива, брызгали ему в глаза. Юранд стоял в толпе, оглушенный, уничтоженный; наконец он шагнул к старому Зигфриду и, чувствуя, что больше ему не выдержать, крикнул во весь голос, чтобы заглушить шум, стоявший в зале:
— Заклинаю вас всем святым, отдайте мне дочь, как вы обещали!
Он хотел схватить старого комтура за правую руку, но тот поспешно отодвинулся и сказал:
— Прочь, невольник! Чего тебе надобно?
— Я отпустил Бергова на волю и сам пришел сюда, потому что вы обещали отпустить за это на волю мою дочь.
— Кто тебе обещал? — спросил Данфельд.
— Ты, комтур, коли только есть у тебя совесть.
— Свидетелей тебе не найти, а впрочем, они и не нужны, когда речь идет о чести и слове.
— О твоей чести, о чести ордена! — воскликнул Юранд.
— Что ж, тогда мы отдадим тебе твою дочь! — ответил Данфельд.
Затем он обратился к присутствующим и сказал:
— Все, что встретило его здесь, отнюдь не достойная кара за его злодеяния, а лишь невинная потеха. Но раз мы обещали вернуть ему дочь, раз он явился сюда и смирился пред нами, то знайте, что слово крестоносца так же нерушимо, как слово бога, и что дочери его, которую мы отняли у разбойников, мы даруем сейчас свободу, а после примерного покаяния во грехах, совершенных против ордена, и ему позволим вернуться домой.
Некоторые удивились, услышав такие речи; зная Данфельда и старую обиду, которую он питал к Юранду, никто не ждал, что он будет так великодушен. Старый Зигфрид, Ротгер и брат Готфрид воззрились на него, подняв в изумлении брови. Однако Данфельд притворился, будто не видит их вопросительных взглядов.
— Дочь мы отошлем под стражей, — сказал он, — а ты останешься здесь, пока наша стража не вернется невредимой и пока ты не заплатишь выкупа.
Юранд и сам изумился, он уже совсем потерял надежду на то, что, жертвуя собой, сможет спасти Данусю. Он устремил на Данфельда благодарный взгляд и произнес:
— Да вознаградит тебя бог, комтур!
— Знай же, каковы рыцари Христа! — ответил ему Данфельд.
— Велик бог милостию, — сказал Юранд. — Долгое время не видал уж я своего дитяти, позволь же мне поглядеть на дочку и благословить ее.
— Да, но только в присутствии всех, дабы все могли свидетельствовать, сколь верны мы нашему слову и милостивы!
С этими словами он велел стоявшему рядом оруженосцу привести Данусю, а сам подошел к де Леве, Ротгеру и Готфриду, которые окружили его и торопливо и взволнованно стали что-то ему говорить.
— Я не стану противиться, — говорил старый Зигфрид, — но ведь у тебя были совсем другие намерения.
А вспыльчивый, прославившийся своей храбростью и жестокостью Ротгер воскликнул:
— Как, ты не только хочешь девку выпустить, но и этого дьявола, этого пса, чтобы он опять стал кусаться?
— Он теперь еще не так будет кусаться! — поддержал его Готфрид.
— Ба!.. Зато выкуп заплатит, — небрежно возразил Данфельд.
— Да если он все свои богатства отдаст, так за год с нас вдвое слупит!
— Что до девки, так я не стану противиться, — повторил Зигфрид. — Но из-за этого волка мы, овечки, еще наплачемся.
— А наше слово? — с улыбкой спросил Данфельд.
— Мы слыхали от тебя другие речи…
Данфельд пожал плечами.
— Мало вам было потехи? — спросил он. — Хотите еще?
Юранда снова окружила толпа; все считали, что великодушный поступок Данфельда покрыл орден славой, и бахвалились перед старым рыцарем.
— Что, сокрушитель, — говорил капитан замковых лучников, — небось твои язычники не обошлись бы так с нашим христианским рыцарем?
— Кровь нашу лил?
— А мы тебе хлеб за камень…
Но Юранд не обращал уже внимания на их слова, полные гордости и пренебрежения, сердце его смягчилось, и глаза увлажнились слезами. Он думал о том, что через минуту увидит Данусю, и увидит ее только по милости победителей.
— Правда, правда, — говорил он, сокрушенно глядя на крестоносцев, — я чинил вам обиды, но… я отроду не был предателем.
Неожиданно в другом конце зала чей-то голос крикнул: «Девку ведут!» — и в зале внезапно воцарилась тишина. Солдаты расступились; никто из них не видал еще дочери Юранда, а большая часть не знала даже о том, что она находится в замке, так как Данфельд все свои действия окружал тайной. Однако те, кто дознался об этом, уже успели шепнуть другим, как чудно она хороша. Все глаза с необычайным любопытством устремились на дверь, в которой она должна была появиться.