— Мы, монахи, не поднимаем на женщин очей. В лесном доме вельможную княгиню окружало много придворных; но которая из них дочка Юранда, этого никто из нас не знал.
— Данфельд знал, — возразил Миколай из Длуголяса, — он даже говорил с нею на охоте.
— Данфельд предстал перед богом, — ответил Ротгер, — и о нем я одно только могу сказать: на другой день после смерти на его гробу нашли расцветшие розы, а время зимнее, и рука человеческая не могла возложить их на гроб.
Снова наступило молчание.
— Откуда вы узнали, что у Юранда похитили дочь? — спросил князь.
— Столь дерзостен и кощунствен был этот поступок, что слух о нем разнесся повсюду. Узнав о похищении, мы заказали молебен, возблагодарив создателя за то, что из лесного дома похитили не вашего родного сына или дочь, а простую придворную.
— И все же мне удивительно, как могли вы юродивую принять за дочь Юранда?
Брат Ротгер ответил:
— Данфельд нам вот что сказал: «Сатана часто предает своих слуг, может, он оборотил дочь Юранда».
— Разбойники — люди простые, они не могли подделать руку Калеба и печать Юранда! Кто это мог сделать?
— Злой дух.
И снова никто не нашелся, что ответить.
Ротгер устремил на князя пристальный взгляд и сказал:
— Воистину, как мечи, пронзают мне грудь ваши вопросы, ибо недоверие и подозрение таятся в них. Но, веря в правосудие божие и в силу правды, я вопрошаю тебя, вельможный князь: разве Юранд подозревал нас в этом злодеянии? А если подозревал, то почему, прежде чем мы вызвали его в Щитно, он искал по всей границе разбойников, чтобы выкупить у них свою дочь?
— Это… верно! — произнес князь. — Если и скроешь что от людей, то от бога не скроешь. В первую минуту он подозревал вас, но потом… потом думал иначе.
— Так свет истины побеждает тьму, — сказал Ротгер.
И торжествующим взглядом окинул зал, думая, что крестоносцы хитрее и умнее поляков и что польское племя всегда будет добычей и снедью ордена, как муха бывает добычей и снедью паука.
Отбросив прежнюю вкрадчивость, он приступил к князю и заговорил громко и настойчиво:
— Вознагради нас, государь, за наши потери, за наши обиды, за наши слезы и нашу кровь! Твоим подданным был Юранд, это исчадие ада, вознагради же нас за наши обиды и кровь во имя бога, давшего власть государям, во имя правосудия и креста!
Князь воззрился на него в изумлении.
— Господи, помилуй! — сказал он. — Да чего же это ты хочешь? Юранд в безумии пролил вашу кровь, а я должен отвечать за его безумства?
— Он был твоим подданным, государь, — возразил крестоносец, — в твоем княжестве лежат его земли, его деревни и его городок, где томились в неволе слуги ордена; пусть же хоть эти богатства, эти земли и эта твердыня безбожия достанутся отныне под руку ордена. Воистину, недостойная это будет отплата за пролитую благородную кровь! Не воскресит она мертвых; но, может, укротит гнев божий и изгладит позор, который иначе падет на все твое княжество. О государь! Повсюду владеет орден землями и замками, данными ему милостивыми и благочестивыми христианскими государями, только здесь нет ни пяди земли в его обладании. Пусть же наша обида, взывающая о мести к богу, будет хоть так вознаграждена, дабы могли мы сказать, что и здесь люди живут в страхе божием.
Князь не мог прийти в себя от изумления, только после долгого молчания он воскликнул:
— Раны божьи!.. Да по чьей же милости владеет орден здесь землями, как не по милости моих отцов? Мало вам еще краев, земель и городов, которые некогда принадлежали нам, а ныне под вашей рукой? Жива еще дочь Юранда, никто не донес нам еще о ее смерти, а вы уже хотите захватить сиротское приданое и сиротским хлебом вознаградить себя за обиды?
— Государь, ты признал наши обиды, — сказал Ротгер, — так вознагради же нас за них так, как велит тебе твоя княжеская совесть и твоя справедливая душа.
И снова возвеселился он сердцем, подумав про себя: «Теперь они не только не будут винить нас, но сами еще подумают, как бы умыть руки и чистыми выйти из этого дела. Никто уже не станет нас укорять, и незапятнанной, как белый наш плащ, будет слава ордена».
Но неожиданно раздался голос старого Миколая из Длуголяса:
— Вас осуждают за алчность, и, видит бог, справедливо, ибо в этом деле не честь ордена, а выгода важна для вас.
— Это правда! — хором поддержали его мазовецкие рыцари.
Крестоносец шагнул вперед, надменно поднял голову и, смерив их высокомерным взглядом, сказал:
— Я прибыл сюда не как посол, а как свидетель и рыцарь ордена, готовый до последнего издыхания защищать его честь!.. Если кто, вопреки словам самого Юранда, посмеет обвинить нас в том, что мы причастны к похищению его дочери, пусть поднимет эту рыцарскую перчатку и предаст себя в руки господа.
С этими словами он бросил перчатку к ногам рыцарей; но те стояли в немом молчании, ибо не один из них иззубрил бы свой меч о шею крестоносца, но все они боялись суда божия. Ни для кого не было тайной ясное свидетельство Юранда, что не рыцари ордена похитили его дочь, поэтому всякий думал в душе, что прав Ротгер и что он победит в бою.
А тот, подбоченясь, спросил с еще большею дерзостью:
— Так кто же поднимет эту перчатку?
Внезапно на середину зала вышел рыцарь; никто не заметил его появления, и он уже некоторое время слушал в дверях речи крестоносца.
— Я! — сказал он, подняв перчатку.
И, бросив свою перчатку прямо в лицо Ротгеру, заговорил голосом, который в немой тишине как громом разнесся по залу:
— Я призываю бога в свидетели, вельможного князя и всех достославных рыцарей этой земли и говорю тебе, крестоносец, что ты лжешь как собака, истине и справедливости вопреки, и я вызываю тебя на бой на ристалище, пешего или конного, на копьях, секирах, коротких или длинных мечах и не на неволю, а до последнего издыхания, на смерть!
Слышно было, как муха пролетит. Все глаза обратились на Ротгера и рыцаря, вызвавшего его на бой; никто не признал этого рыцаря, так как на голове у него был шлем, правда, без забрала, но с округлым нашеломником, который спускался пониже ушей и совсем закрывал верхнюю часть лица, а на нижнюю отбрасывал томную тень. Крестоносец был изумлен не менее всех остальных. Как молния мелькает в ночном небе, так мелькнуло на его побледневшем лице выражение замешательства и ярости. Подхватив лосиную перчатку, которая скользнула у него по лицу и зацепилась за край наплечника, он спросил:
— Кто ты, взывающий к правосудию божию?
Тот отстегнул подбородник, снял шлем, обнажив молодую светлую голову, и сказал:
— Я — Збышко из Богданца, муж дочери Юранда.