Сестра спала. Я встал на колени на кровати и высунулся в окно.
Грузовик был припаркован рядом с большой темной машиной с посеребренным блестящим носом. Машина для богачей.
Я еле сдерживался, но, для того чтобы пройти в ванную, нужно было пересечь кухню. При всех тех, кто там находился, я стеснялся, но сил терпеть больше не было.
Я поднялся и подошел к двери. Повернул ручку. Сосчитал: один, два, три… четыре, пять и шесть – и открыл.
Они сидели за столом. Итало Натале, отец Черепа. Пьетро Мура, брадобрей. Анджела Мура. Феличе. Папа. И старик, которого я никогда прежде не видел. Должно быть, Серджо, папин друг.
Они курили. У них были красные уставшие лица и маленькие-маленькие глазки.
Стол был полон пустых бутылок, пепельниц, полных окурков, пачек от сигарет, крошек хлеба. Вентилятор вращался, но это не помогало. Было смертельно жарко. Телевизор включен, но звук убран. Пахло помидорами, потом и средством от комаров.
Мама варила кофе.
Я посмотрел на старика, который доставал сигарету из пачки «Данхилла».
Потом я узнал, что это действительно был Серджо Материа. В те дни ему было шестьдесят шесть, и он приехал из Рима, где прославился за двадцать лет до этого ограблением мехового магазина «Монте Марио» и налетом на Аграрный банк. Неделю спустя после налета он приобрел бар на площади Болонья. Хотел отмыть деньги, но карабинеры арестовали его как раз в день открытия. Он несколько лет провел в тюрьме, за хорошее поведение был отпущен на свободу и эмигрировал в Южную Америку.
Серджо Материа был худ. С лохматой головой. Над ушами у него росли редкие желтоватые волосы, которые он собирал в хвост. У него был длинный нос, глубоко посаженные глаза, седая щетина, по меньшей мере двухдневная, покрывала его ввалившиеся щеки. Брови, длинные и выцветшие, казались пучками волос, наклеенными на лоб. Морщинистая шея вся в белых пятнах. Он был одет в голубой костюм и коричневую рубашку. Очки в золотой оправе угнездились на его блестящем носу. Золотая цепь сияла на волосатой груди. На запястье он носил часы из массивного золота.
Он был в ярости.
– С самого начала вы делали одну ошибку за другой, – говорил он странные вещи. – И прежде всего этот болван. – Он ткнул пальцем в Феличе. Взял зубочистку и начал ковырять в желтых зубах.
Феличе сидел, согнувшись за столом, и вилкой рисовал на скатерти. Он очень походил на брата, когда того ругала их мать.
Старик прокашлялся, прочистил горло:
– Зря я вам доверил это дело. Вы ненадежные люди. Это была дурацкая идея. Вы делали глупость за глупостью. Вы играете с огнем… – Он бросил зубочистку в тарелку. – Я идиот! Сижу с вами и теряю время… Если б все пошло так, как было задумано, я уже был бы в Бразилии, а не торчал в этой дерьмовой дыре.
Папа сделал попытку вставить слово:
– Серджо. Послушай… Успокойся… Дело ведь еще не…
Но старик цыкнул на него:
– Какое, на хрен, дело?! Ты бы заткнулся, потому что ты хуже всех. И знаешь почему? Потому что не отдаешь себе отчета в том, что происходит. Ты не способен. Все спокойно, надежно, а сам городишь одну хреновину на другую. Ты придурок.
Папа попытался ответить, выпил глоток вина и опустил взгляд.
Этот старый хрыч назвал его придурком.
Это было, как если б мне всадили нож в бок. Никто никогда не говорил так с моим отцом. Папа был старшим в Акуа Траверсе. А этот противный старик, явившийся неизвестно откуда, ругал его при всех.
Почему папа не выгонит его вон?
Все замолкли. Сидели молча, в то время как старик вновь начал ковырять в зубах, глядя на люстру.
Старик вел себя, словно император. Когда император в ярости, все должны молчать. Включая папу.
– Теленовости! Вот они, – сказал отец Барбары, поворачиваясь на стуле. – Начинаются!
– Звук! Тереза, прибавь звук! И погаси свет, – сказал отец маме.
Дома всегда гасили свет, когда смотрели телевизор. Это обязательно. Мама покрутила ручку громкости и выключила свет.
В комнате наступил полумрак. Все повернулись к экрану. Как тогда, когда играла сборная Италии.
Спрятавшись за дверью, я видел их темные контуры, окрашенные в синий цвет, льющийся с экрана.
Журналист рассказывал о столкновении двух поездов под Флоренцией, были погибшие, но никто не среагировал.
Мама насыпала сахар в кофе. А они говорили: мне одну, а мне две, а мне без…
Мать Барбары сказала:
– Может быть, об этом вообще не скажут. Вчера не говорили. Может, им это уже неинтересно.
– Заткнись ты! – рявкнул старик.
Был подходящий момент прошмыгнуть в туалет. Нужно только миновать комнату родителей. Оттуда в ванную, и все это в темноте.
Я представил себя черной пантерой. Выбрался из комнаты на четвереньках и был в нескольких шагах от спасительной двери, когда отец Черепа встал с дивана и пошел мне навстречу.
Я прилип к полу. Итало Натале взял сигарету со стола и вернулся на диван. Я задержал дыхание и продолжил движение. Дверь была рядом, я почти добрался до нее. И расслабился, когда все вместе закричали:
– Вот! Вот! Молчите! Замолчите!
Я вытянул шею из-за дивана, и меня чуть не хватил удар.
За спиной журналиста была фотография мальчика.
Мальчика из ямы.
Он был светлоголовый. Весь чистенький, весь причесанный, весь красивый, в рубашке в мелкую клетку, он смеялся и сжимал в руках паровозик от электрической железной дороги.
Журналист говорил:
– Продолжаются безуспешные поиски маленького Филиппо Кардуччи, сына ломбардского промышленника Джованни Кардуччи, похищенного два месяца назад в Павии. Карабинеры и следователи вышли на новый след, который сможет…
Больше я ничего не слышал.
Все кричали. Папа и старик вскочили на ноги.
Мальчика звали Филиппо. Филиппо Кардуччи.
– Сейчас мы передадим обращение синьоры Луизы Кардуччи к похитителям, записанное сегодня утром.
– Какого хрена хочет эта сучка? – спросил папа.
– Шлюха! Грязная шлюха! – прорычал из-за его спины Феличе.
Отец дал ему подзатыльник:
– Заткнись!
Вступила мать Барбары:
– Кретин!
– Черт вас возьми! Хватит! – заорал старик. – Дайте послушать!
На экране появилась женщина. Элегантная. Блондинка. Не молодая, не старая, но красивая. Она сидела в большом кожаном кресле в комнате, полной книг. У нее блестели глаза. Она сжимала руки. Словно они должны были сбежать. Она наклонилась к экрану и сказала, глядя нам в глаза: «Я мать Филиппо Кардуччи, я обращаюсь к тем, кто похитил моего сына. Я умоляю вас, не делайте ему плохо. Он хороший мальчик, воспитанный и очень робкий. Я умоляю вас, обращайтесь с ним хорошо. Я уверена, что вы знаете, что такое любовь и сострадание. Даже если у вас нет детей, я уверена, что вы можете представить, как тяжело, когда у тебя их крадут. Выкуп, который вы запросили, очень велик, но я и мой муж расположены дать вам все, чем мы владеем, чтобы вернуть Филиппо. Вы угрожали отрезать ему ухо. Я прошу вас, я заклинаю не делать этого… – Она вытерла слезы, перевела дыхание и продолжила: – Мы делаем все возможное. Пожалуйста. Бог воздаст вам, если вы проявите милосердие. Скажите Филиппо, что мама и папа его не забыли и очень любят».