Он не ответил.
– Ну так что, можно спуститься?
Феличе мог его зарезать.
– Я бросаю сыр. Возьми. – И я бросил сыр.
Сыр упал рядом с его ногой.
Черная рука, стремительная, словно тарантул, вынырнула из-под покрывала, ощупав землю, наткнулась на сыр, схватила его и утянула под тряпку. Пока он ел сыр, ноги у него дрожали, как у дворовой собаки, оказавшейся перед куском бифштекса после нескольких дней без еды.
– У меня есть вода… Дать тебе?
Он махнул мне рукой.
Я спустился в яму.
Как только он услышал, что я рядом, он опять свернулся клубком у самой стены. Я посмотрел вокруг в поисках следов мяса.
– Не бойся. Я тебе ничего не сделаю. Хочешь пить? – Я протянул ему бутылку. – Пей, она вкусная.
Он сел, не снимая с себя покрывала. Он походил на маленькое оборванное привидение.
Торчащие худые ноги напоминали две белые жалкие ветки. Он протянул из-под покрывала руку, схватил бутылку, как раньше сыр, и она исчезла под тряпкой.
У привидения оказался длинный, как у муравьеда, нос. Он пил.
Он высосал всю воду за двадцать секунд. Когда закончил, отрыгнул.
– Как тебя зовут? – спросил я.
Он даже не удостоил меня ответом.
– А как зовут твоего отца?
Никакого результата.
– Моего зовут Пино, а твоего? Может, твоего тоже зовут Пино?
Мне показалось, он что-то пробормотал.
Я подождал немного и сказал:
– Феличе. Его ты знаешь? Я его видел. Ехал отсюда на своей машине… – Я не знал, о чем еще говорить. – Хочешь, чтобы я ушел? Если хочешь, уйду. – Никакой реакции. – Ну и ладно. Я пойду. – Я ухватился за веревку. – Тогда пока…
Я услышал бормотание, вздох и еще какие-то звуки из-под тряпки.
Я прислушался.
– Что ты сказал?
Опять звуки.
– Не понимаю. Говори громче.
– Медвежата!.. – прокричал он.
Я отпрыгнул.
– Медвежата? Что значит «медвежата»?
– Медвежата-полоскуны… – сказал он чуть тише.
– Медвежата-полоскуны?
– Медвежата-полоскуны. Если ты оставишь открытым окно кухни, медвежата-полоскуны влезут в нее и украдут торты и печенье и все, что вы едите, – сказал он очень серьезно. – Если ты, например, оставишь мусорное ведро с остатками еды рядом с домом, медвежата-полоскуны придут ночью и все съедят.
Он был похож на сломанное радио, которое неожиданно включилось.
– Очень важно хорошо закрывать ведро, если нет, они все из него выбросят.
О чем он говорил? Я попытался прервать его.
– Здесь не водятся медведи. Нет даже волков. Лисицы есть. – Потом спросил: – Вчера ты случайно не ел мяса?
– Медвежата-полоскуны кусаются, потому что боятся людей.
Дались ему эти медвежата-полоскуны. И что они полощут? Тряпки? И потом, медведи разговаривают только в комиксах. Мне не нравилась эта история с медвежатами.
Для меня было важно другое.
– Ты можешь мне сказать? Ну, пожалуйста. Ел ты вчера вечером мясо? Мне надо это знать.
Он мне ответил:
– Медвежата мне сказали, что ты не боишься властелина червей.
Голос в моем мозгу говорил, чтобы я не слушал его, чтобы скорее бежал отсюда.
Я схватился за веревку, но не мог заставить себя уйти и продолжал зачарованно смотреть на него.
Он настаивал:
– Ты ведь правда не боишься властелина червей.
– Властелин червей? А кто это?
– Властелин червей говорит: «Эй, засранец! Я сейчас пошлю тебе кое-что. Возьми это и верни мне корзину. Если нет, я спущусь и раздавлю тебя, как червя». Ты – ангел-хранитель?
– Что?
– Ты – ангел-хранитель?
Я пробормотал:
– Я… я нет… я не ангел…
– Ты ангел. У тебя тот же голос.
– Какой ангел?
– Который разговаривает.
– А разве не медвежата-полоскуны с тобой разговаривают? – Мне никак не удавалось отыскать смысл в его безумстве. – Ты мне сам только что сказал…
– Медвежата разговаривают, но часто говорят неправду. Ангел всегда говорит правду. Ты – ангел-хранитель.
Я почувствовал, что теряю сознание. Вонь от дерьма заполнила мой рот, нос и легкие.
– Никакой я не ангел… Я Микеле, Микеле Амитрано. Я не… – пробормотал я, оперся о стенку и сполз на землю, а он поднялся, протянул ко мне руку, словно прокаженный, просящий милостыню, и замер так на мгновение, а потом сделал шаг и рухнул на колени прямо к моим ногам.
Он схватил меня за палец, что-то шепча.
Я закричал. Словно меня коснулась ужасная медуза или ядовитый паук своими острыми черными, длинными и кривыми когтями.
Он что-то тихо произнес.
– Что, что ты сказал?
– Что я сказал? Что я умер, – ответил он.
– Что?
– Что? Что я умер! Что я умер! Я умер. Что?
– Говори громче. Громче… Прошу тебя.
Он кричал хрипло, без голоса, пронзительно, как скрип ногтя по стеклу.
– Я умер? Я умер! Я умер?
Я нащупал веревку и выбрался из ямы, осыпая землю.
Он продолжал верещать:
– Я умер? Я умер! Я умер?
Я летел, сопровождаемый тучей слепней.
Я клялся, что никогда больше не вернусь на этот холм. Никогда больше, пусть мне глаза выколют, не буду разговаривать с этим сумасшедшим.
С чего это ему в башку взбрело, что он умер?
Никто, кто жив, не может поверить, что он мертвый. Когда кто-то мертв так уж мертв. И находится в раю. Или, в худшем случае, в аду.
А если он прав?
Если он действительно мертв? Если его воскресили? Кто? Только Иисус Христос может воскрешать. И никто другой. Но когда ты воскресаешь, ты помнишь, что был мертвым? Ты помнишь, что было до этого? Или ты становишься сумасшедшим, потому что мозги твои испортились, и ты начинаешь рассказывать о медвежатах-полоскунах?
Он не был моим близнецом и даже братом. И папа не имеет к нему никакого отношения. И кастрюля не наша. Нашу мама выбросила.
И как только папа вернется, я ему все расскажу. Как он меня учил. И он что-нибудь сделает.
Я почти доехал до дороги, когда вдруг вспомнил о листе. Я сбежал, оставив яму открытой.
Если Феличе вернется, сразу же поймет, что кто-то здесь был и сунул нос, куда не должен совать. Я не должен был сбегать в панике только потому, что испугался этого прикованного психа в яме. Если Феличе узнает, что это был я, он притащит меня к папе за ухо.