— Это ты, пахан? — спросила хрипло, почти проснувшись И тут же получила затрещину.
— Не кидайся на своих! Пора научиться отличать! — встал Шакал. И велел строго:
— Живо собирайся! Смываемся! Насовсем!
— Меня не замокрят? — спросила Задрыга отца.
— Ботали, мол, рановато «зелень» косить! Подождут, посмотрят, какая зараза из нее вырастет в Черной сове. Велели у себя приморить.
— Во, кайф! Выходит, вместе в дела ходить будем? — обрадовалась Задрыга, выкатившись из спальни через минуту уже одетая, готовая в дорогу.
Прощание с Сивучем было спешным, коротким.
— Спасибо тебе, кент! — обнял Шакал старого законника и, пошуршав в кармане, отделил от пачки сотенных половину, отдал старику.
— Днями нарисуюсь, — пообещал Шакал. Сивуч кивнул молча. Притянул к себе Задрыгу. Обнял, прижался щетинистой щекой к острой мордашке. Капка отскочила дикой кошкой, не привыкла к нежностям.
— Ладно, отваливайте! Бог с вами, в пути, — пожелал коротко. И выйдя за порог, долго вслушивался в стихающий звук шагов.
Капка была единственной девчонкой, какую учил законник всем фартовым премудростям, готовая к жизни трудной и суровой.
Все ли он предусмотрел? Это покажет будущее, в нем мало что можно предвидеть и предугадать.
Уходит Задрыга. Навсегда. С отцом, вряд ли она придет когда-нибудь к Сивучу. Вряд ли навестит.
Холодна ее душа. Нет тепла и сочувствия. Настоящий шакаленок. Такие по голоду кровных родителей не щадят. Разносят в клочья. О чужих совсем не помнят. Вон как спешны шаги ее. Ни разу не замедлила их, не оглянулась. Уже запамятовала. Девка. Волос длинный, память короткая. Но эта — зубаста. Такую из жизни никто не вышибет, — улыбнулся законник и, вздохнув, ушел в дом, плотно закрыв за собою двери.
Капка вместе с отцом вскоре оказалась в хазе, где двое кентов из отцовской малины уже навели марафет, приготовили на стол. И, поглядев на часы, сказали, что с минуты на минуту ждут Боцмана. Он, мол, уже рисовался…
— Дело есть. Малину Князя с тюряги достать надо. Самого, вместе с Фросей — лягавые расписали. Трое законников канать остались без пахана, — сказал Шакал.
— На хрен они нам? — услышал в ответ.
— Должок меж нами. За Капку. Да и Дрезине слово дал. Вы ссыте, обойдусь сам — ответил резко.
— Кого бы другого достать! А от их лидеров — зенки сгниют смотреть на них! Вонючки — не фартовые! На хрен кентоваться с ними!
— Завязывай треп! Я слово дал! — осек Шакал кентов.
В дверь боком протискивался Боцман. Он нес кульки и
свертки, сгрузил их на стол.
— Задрыга! На стрему! — велел Шакал Капке и указал на дверь.
Девчонка, вильнув глазами на стол, скорчила недовольную рожу.
— Шустро выметайся! — грохнул по столу кулаком пахан так, что на нем все задрожало, посыпалось.
Задрыга молнией вылетела в дверь, закрыла ее поплотнее, прижала спиной. Таким злым она еще не видела Шакала. И поняла по-своему, что не терпит Шакал непослушания.
Капка стремачила хазу так, как учил Сивуч. Саму ее никто бы не приметил, а вот она видела всех. Кто тут живет, кто мимо идет, каждого запоминала.
Задрыга внимательно следила, чтобы никто чужой не подошел и не вошел в хазу.
— Хоть бы похавать кинули, — подумала девчонка, придержав урчащий живот.
Время пошло к вечеру, когда в приоткрывшуюся дверь
высунулась голова Глыбы. Он позвал Капку в хазу. Сам остался стремачить, медленно курил, прислушивался, присматривался, что делается вокруг.
Капка тихо скользнула в дверь. Встала возле стены, ожидая, когда позовут к столу.
Еще Сивуч учил, что законники не едят за одним столом с теми, кто не принят в фарт. И Капка понимала, это правило — без исключений.
Боцман указал ей на табуретку. Потом подал на тарелке хлеб и колбасу, сыр и творог.
Огурцы и помидоры подвинул Таранка. Молча, взглядом приказав схарчить все без остатка.
Капка села возле стены, на полу. Ела жадно, подбирая крошки. Она так проголодалась, что из горла поневоле вырывался стон.
Шакал глянул на дочь через плечо. Увидел, что все съедено вмиг. Велел сухо:
— Хиляй на стрему!
Капка только потянулась к воде, тут же отдернула руку, выбежала из хазы, молча обидевшись на отца.
Лишь глубокой ночью позвали девчонку внутрь. Капка успела продрогнуть и вся тряслась.
— Угомонись. Че дрожишь, будто к мусорам влипла. Давай слушай, что я тебе ботну! — рассмеялся отец, и притянув дочь к себе, заговорил:
— Кентов нам выручить надо! Из тюряги достать. Слышь, Задрыга? И ты с нами похиляешь. Сгодишься там.
— Мы тюрягу будем трясти? — изумилась Капка.
— На кой она нам усралась? Нынче утром кентов повезут на допрос в прокуратуру. В машине, секешь? А по пути мы застопорим. Доперло до тебя?
— В машине конвой!
— А что он нам? Не его достать нужно! Фартовых обычно закрывают в кузов для надежности. Случается, оставляют им одного конвоира, второй — в кабине с шофером. Из тюрьмы в город ведут две дороги. Одна — через лес. Вторая по открытому месту, но через реку. Вброд не решатся. Не перескочат. А мост — жидкий. Да и место безлюдное — пустое Слинять там тяжко. Притыриться негде. Придется вплавь смываться.
— Одно лихо, пахан, все ль кенты Князя в воде держатся. Дошло до меня, что Пузырь топором плавает, — засомневался Таранка.
— Кончай трехать! Достанем и доставим. Пусть он мне тогда откажет в банке. Тряхнем и слиняем. В Чернигов и в Полтаву, там мы давно не возникали! — усмехнулся Шакал.
— Зачем по деревням? — удивился Глыба.
— По городам нас лягавые шмонать будут. Или ты по УГРО соскучился? Давно тебя там вместе с мудями в дверях зажимали?
— Ой, блядь! — невольно взвыл фартовый, вспоминая прошлое.
— То-то! В глуши нас накрыть не. обломится мусорам.
— Это Полтава — глушь? Чернигов? — изумился Таранка. И рассмеялся, ощерив редкие, черные От чифира зубы.
— Клянусь последними жевалками, там рыжухи — хоть жопой ешь! Барухи махровые и пархатых полно! А кентов! Насшибаем на полную малину.
— Кончай заливать! Хиляем! — осек Шакал. И Черная сова, едва прикрыв дверь хазы, растворилась в темноте.
Задрыга шла след в след за паханом, легко, не шурша, не спотыкаясь, словно скользила в темноте. Ни шагов, ни дыхания не слышно. Шакал радуется, что так хорошо вымуштровал Капку Сивуч.
Когда пришли к мосту, Шакал велел всем спуститься вниз. Там, под тихий шелест воды, законники выбили несущую опору. Теперь по мосту не только проехать, а и пройти стало опасно. Хотя внешне ничего не было заметно.