Кровь, мат, хруст, стук переполнили хазу. Вот в дверь кто- то позвонил. Громко, настойчиво. И все разом утихли. Свои и чужие вспомнили, что все они — фартовые, а за стенами
хазы — чужой, враждебный мир, с лягавыми, овчарками, фраерами.
Законники ждали, повторится ли звонок? Но нет. Хлопнула соседняя дверь, значит, могут позвонить лягавым.
— Кончай махаться, кенты! Давай по-честному трехать! — предложили местные.
— Ну уж хрен! В нашу хазу возникли махаться, а теперь ботать с вами? — взъярился Шакал.
— Прости, пахан! Но ведь за эту сраную коллекцию уже три малины замели лягаши. Кентов в ментовке метелят. Законников! Наших! Нет сил такое терпеть!
— Не хочешь своим на халяву уступить, верни за рыжуху или за башли! — предложили местные.
— Сколько дашь? — спросил Шакал, оживившись сразу.
— Два «лимона», это ее родная цена!
— Накинь еще один и сговоримся! — ответил Шакал.
— Столько не будет. Два и хана!
— Нет! — отрубил Шакал.
— Тряхни Жмота! Да шустрей! Вякни, через месяц верну! — говорили меж собой законники. И вскоре кто-то выскочил в дверь, побежал за деньгами.
— Давай мировую раздавим! — выдернул местный бутылку из-за пазухи. И, наскоро умывшись, залепив раны и царапины, приложив смоченные холодной водой полотенца на фингалы и шишки, садились к столу, забыв о недавнем.
Вскоре фартовый принес деньги. Их пересчитали. Шакал сгреб, и вернул монеты, весело подморгнув Капке. Та цвела. Эта сделка и цена — устроили ее. Она знала, что даже в банке кентам не всегда обламывалось унести больше одного лимона.
На следующий день, когда малина еще спала после бухой ночи, к Шакалу пришел посланник из Ростова.
— Новый сход будет. В Минске. Так законники хотят. Тебя вызывают. Всех паханов. Через неделю — будь!
— Нового маэстро выбрать надо?
— И это, и другое, — ответил загадочно и поспешил уйти.
— Пахан! На сход все возникнем! Одного не пустим! Видать, за Седого с тебя захотят снять шкуру! — предположил Пижон и добавил:
— Сами вовремя не смогли убрать мудака! Теперь дергаются! Козла хотят из тебя сделать!
Шакал ухмыльнулся невесело. Кто-кто, а он знал, всякому фарту конец приходит. Разным он бывает. Не хотелось лишь ожмуриться от клешней своих — на разборке, либо — в лягашке — на сапогах ментов.
— Может, и верняк ботаешь, Пижон! Только из этой разборки, если сход решит ожмурить, вам меня не вырвать! — опустил голову Шакал и подозвал всех к столу.
— Вы все слышали! Все знаете! Вдруг последние дни я паханю, так вот, что трехнуть хочу! В общаке теперь башлей хватает. Из них — больше половины — Задрыгины! Она принесла. Вдруг меня не станет, ее долю отдайте Капке. Кто зажмет иль замокрит за башли мою дочь, не боясь греха, пусть малина не спустит тому! Не допустите это! Я и в жмурах за Задрыгу со всех и с каждого спрошу! Покоя не дам! Она одна дышать не сможет. В отколе — откинется. С нами фартует с пеленок. И удача, вместо матери, пока с нею ходит, не покинула! Вдруг непруха прижмет, дышите вместе! Не гоните от куска никого! — сказал пахан.
— Зачем, Шакал, заранее откидываешься? — испугался Глыба.
— Потом забуду, иль времени не станет. На всяк трехаю! И секите! Моя доля в общаке, на случай чего, долей Задрыги станет! Доперло?
— Не стоит о том, пахан! — сморщился Глыба.
— И тебе, Боцман, вякну, Задрыгу — пальцем не трогать!
— Кто ее пальцем тронет — без кентеля откинется! Сто лет бы я не видел эту лярву! — скривился законник.
Фартовые Черной совы решили приехать в Минск на сход немногим раньше обусловленного времени. Хотелось найти хазу получше, разнюхать, как фартуют местные законники.
Капка с радостью покидала Ленинград. Всего три дня поводили и повозили ее по городу фартовые. Побывала Задрыга в Эрмитаже. Там ей понравилось. Особо в зале, где были выставлены царские короны, драгоценности, посуда и одежда. Но… Стащить что-либо не удалось. Именно с нее, с Капки, не сводили глаз Шакал и Пижон. Держали за руки. Как домашнюю. Задрыга даже заболела от такого. Ей запретили дергаться, самостоятельно ходить по залам. А тут еще баба прицепилась, в провожатые набилась. И всюду хиляла рядом с Шакалом. Объясняла, какая вещь кому принадлежала, кто из царей какую корону носил. Какой скипетр принадлежал Ивану Грозному и какой Борису Годунову.
Капка думала, сколько отвалили бы ей ленинградские малины, если бы она сперла эти короны?
— Наверное, больше, чем за монеты? — думала Задрыга
В магазины ее пустить не решились. От греха подальше,
Местные кенты не сводили глаз с Черной совы и отказались признать Шакала хозяином всех малин города. Ожмурился маэстро, отдавший город Шакалу. Теперь, как новый решит. Коли подтвердит слово прежнего, значит, так тому и быть.
Фартовать в своем городе они никому не давали. И Черной сове предложили сваливать в свои наделы! До схода… И малина уехала не прощаясь.
Капка даже глазам не поверила, войдя в хазу, что такие хоромы повезло им снять.
Пожилая женщина, увидев Капку, улыбнулась приветливо. Погладила по голове удивительно теплой рукой. И, отдав ключи от комнат, сказала:
— Живите на здоровье! Мои дети за рубежом работают. Не скоро вернутся. А мне одной и скучно, и одиноко, и трудно.
— А зачем они из такой хазы слиняли? — спросила Задрыга Шакала.
— Чтоб башли получать! Здесь на зарплату — копейки имели. На них не то дышать нельзя, сдохнуть — гpex, похоронить будет не на что!
Задрыге впервые стало жаль чужую женщину, какая жила в хоромах вечным стремачом, без доли, без тепла.
Уже в первый день приезда Капка прошлась по магазинам. Присмотрелась к ювелирному, поняла, часто его трясли фартовые. В каждом отделе магазина дежурила милиция. С наганом и дубинкой. Каждого входящего обшаривали глазами, норовя не только карманы, душу обшмонать насквозь.
Задрыга рассматривала витрины — выкладки, прилавки. Приглядывалась к товару. Да, золота хватало. Но проба низкая. И камни дешевые, полудрагоценка. Лишь два кольца с бриллиантами, но мелкими, какие не имеют высокой цены. Золотые цепочки — слишком тонкие, низкой пробы. Такие только старым шмарам дарят фартовые, и то, когда те хорошо окосеют.
Задрыга идет от прилавка к прилавку, в надежде увидеть что-то стоящее. И вдруг на ее плечо легла рука:
— Привет, Капитолина! — услышала над самым ухом и отпрянула по привычке, взглянула и с трудом узнала в рослом парнишке Мишку Гильзу.
— Вспомнила, кентуха!
Капка кивнула, ущипнув Мишку за руку. Уж не снится ли он ей?
— Ты так и осталась Задрыгой? — отдернул руку и спросил тихо, наклонясь к самому уху: