— Я оплачу! — грохнул тот.
— Тогда и мне пару потаскух подкинь. Но чтоб не старые были.
, — Во, падла! И тут на халяву яйцы распустил! Ишь, козел! — смеялись паханы,
— Мы вот тут с Шакалом решили после схода проверить, кто ж самый файный пахан? Как мужик! И, надо ж — в деле убедиться. Чтоб чин по чину.
Шакал понял, Медведь пытается спасти его на предстоящем сходе.
— Давай я кабак на себя возьму, а ты — шмар! К тебе они, как мухи на навар, так и клеются! — поддержал Шакал скучно. Его никто не услышал. Даже не оглянулся в сторону пахана.
Медведь вызывал всех на разговор, общий и беззлобный. Он хотел разрядить обстановку перед сходом. Это удавалось с трудом. Разговор то оживлялся, то прекращался совсем. Пока на пороге не появился Чита.
— Всем, всем, всем! Большой, толстый и горячий! — проверещал пахан.
У Медведя от такого портсигар из рук выпал.
— Эй, Чита! Твою мать! Ты чего это тут всем напихал, катях сушеный? Чего тут вякал про толстых и горячих, да еще больших? Уж не матом ли полил?
— Такой привет всем от меня! — нашелся Чита. А Медведь, погрозив ему пальцем, прорычал:
— Не то я тебе покажу, на что я подумал…
— Кенты! Все прихиляли? Иль еще кого ждем?
— Сапера! Пузо! Они вот-вот возникнут!
— Уже нарисовались! — вошли кенты в хазу один за другим.
Сапер подал руку Шакалу, потрепал по плечу подбадривая.
Пузо улыбался, встретившись глазами с Шакалом.
— Ну что, кенты, начнем?
— Паханы! Коль некому стало вести наш сход, назначим старшего. Чтоб все по чести. Он поведет сход, какой назначит нового маэстро, взамен убитого! Царствие небесное — усопшему! Земля ему пухом! — перекрестился пахан и предложил:
— Пусть сход поведет Сивый!
— На хрен Сивого! Пусть Дрезина!
— Старшего, значит, старого? Кто средь нас старше Баклана? Вот он пусть будет!
— Давай Баклана! — поддержали все паханы, вытолкав к
столу сутулого старика с землистым лицом, пронырливыми, вертящимися во все стороны глазами.
— Все верите мне, честные воры? — спросил скрипуче, обведя паханов внимательным взглядом.
— Верим! — послышалось дружное.
— Веди сход!
— Тогда начнем с главного и самого больного! — откашлялся Баклан. И попросил у схода слова для Пики, ближайшего кента и помощника недавнего маэстро.
Тот рассказал паханам о случившемся. О том, как погиб маэстро, как изрешетили всю машину милиционеры с вертолета. О последних планах и пожеланиях маэстро, высказанных до поездки в Одессу.
— Нет маэстро! Лягавые ожмурили! Месть мусорам! Пронюхать надо, кто ожмурял кентов, и загробить его особо.
— Лягавого замокрить надо! О том трепу нет! Но кто вякнул ментам про малины? Кто выложил с потрохами всех законников? Кто продал клятву на крови? Это мы доперли! Седой! Прошлым сходом все приговорили суку к ожмуренью. Его надыбал Шакал. Он знал о приговоре. Но отпустил фискала, поставил ему на клешню наколку прощения!
— Падла — Шакал! — загудел сход.
— Размазать самого!
— На ленты падлюку! Кто сучню отмазал, сам сука!
— Ожмурить пидера! — взяли паханы в кольцо Шакала.
— Попух, гнилая вонючка?
— На «ежа» его! Чтоб ожмурялся под криками!
— Ногами за вершины берез!
— В болото его загнать, чтобы могилы не надыбали!
— Шкуру содрать и в соленую воду!
— Утюгом его согреть!
— В «лапти» его! — предлагали обмотать ноги Шакала оголенными проводами, включенными в сеть.
— Все мелочь! Я файнее придумал! — крикнул Питон.
И перекрывая гул голосов, предложил:
— До пояса ободрать с него шкуру. И голиком в крысином подвале приморить.
— В парашу его! — кричал Ехидна.
— Меня в парашу? А тебя, пидер, как приморить, если ты, курва лысая, закон фартовый давно запродал? Тебе параша награда! — бледнел Шакал и сказал срывающимся голосом:
— Если я виноват, пусть судят честные кенты, а не пропадлины вроде Питона и Ехидны!
— В чем они облажались?
— Вякай, но не лажай кентов, не лепи на них темнуху! — настораживался сход.
— Про Ехидну ленинградские фартовые вякнут, не дадут стемнить. Малолетку натянул. Силой взял. Она его малину на хазу пустила. Сирота. Он обрюхатил ее. Когда допер, ожмурил «зелень». Подстроил, будто сама повесилась! А ей пятнадцати лет не было! И это — пахан?
— Верно Шакал ботает?
— Трандит! — покрылось пятнами лицо Ехидны.
— Верняк трехал Шакал! — подал голос ленинградский пахан.
— Вытолкать со схода! Сявкам на потеху! И ожмурить! — приговорили законники.
— Питон не файнее! В Курске приморился на хазе у вдовы. Обокрал ее, и когда линял — поджег. Сгорела баба в доме. А Питон — паскуда, загнал ее рыжуху, и теперь на эти башли хавает!
— Было! — подтвердил курский пахан.
— Самого замокрить сегодня! — завопил сход возмущенно, выбив Питона за дверь.
— Рулетка меня ободрать хочет? Так пусть вякнет, падла, как выколол глаза матери своего кента — Гнилого. Тот, загибаясь в ходке, велел пахану свою долю из общака отдать старухе. Он надыбал ее. И чтоб долю не просила, выбил ей глаза. Вся моя малина подтвердит это!
Паханы зашептались, опасливо косясь на Шакала.
— А ты, Егерь, чего вонял громче всех? Моя вина в сравнении с твоей — пыль неприметная! Кто сифилисную шмару Кошелку фаловал набиться в постель к маэстро? Кто ей башли за это сулил жирные? Не я ли ту потаскуху закрыл в отхожке? А маэстро другую подставил — здоровую! Я ему лиха не хотел. А ты зачем решился на такое?
— Докажи! — заорал сход.
— Было! — подтвердил Баклан глухо.
— Ты, Кадушка, чего нычишься? Не тырься! Я тебя вижу! Зачем, козел вонючий, ограбив ювелирный в Томске, подставил малину Орла лягашам? Пахану за шмару отомстил, какую он у тебя увел из-под шнобеля? А ты его — на Колыму! И не только его, а всю малину на червонец упек! Они, когда слиняют с ходки, не на ленты тебя пустят. А посмешнее придумают паскуде!
— Верно! — подтвердил Медведь.
Паханы, увидев, как выволокли сявки со схода Кадушку, и вовсе попритихли. О наказании Шакалу не говорили, не требовали убить пахана.
— Эй, Решка! Меня замокрить надо? Так трехаешь? А зачем в зоне на душу фартового в рамса резался? Зачем у своих башли тырил? Иль мало в зоне трамбовали? Зачем с операми ботал? Такое не то пахану, простому фартовому — грех! А ты, зараза, за чифир чуть не скурвился!