Егор знал, но поминать Баланду не хотел. Не уважал мужика. А желать доброе тому, кого презирал, не
умел. Но и не хаял. Нет Митьки и разговор о нем закончен.
Несколько стариков вылезли из лачуг. Им не спится. Идти в город сил нет, вот и ждут, когда принесут бомжи поминальное прямо сюда на свалку. Может и их скоро вспомнят у костра…
Егор, глядя на них, думает, что вот и он через несколько лет станет таким же бессильным и беспомощным. В каждом дне будет умолять судьбу забрать его поскорее из жизни. Впрочем, это тоже уже было. На Колыме…
Туда Егор влетел как махровый вор. Попались они на ювелирном. Вот и получили на всю катушку. Гориллу судья пощадил. Первой была судимость. Потому не приговорил «к вышке». Другие ее не минули. Их он жалел. Каждого. Поначалу. А в зоне завидовал, что отмучились легко и быстро.
К ворам Егор попал по дикому случаю. Повез продавать свиней. В три дня управился, заскочил в пивбар на радостях: хотел горло промочить. Взял пару кружек пива. К нему мужики подвалили. Угостили воблой. Он и рассказал им, зачем появился в городе. Мужики предложили обмыть удачу. Хлопали по плечу, называли своим — он и развесил уши. На третьем стакане вырубился и упал под стойку. Лишь ночью пришел в себя уже возле пивбара без денег, без куртки и шапки, без часов и ботинок.
«Что делать? — гудела голова с похмелья или от шока. — Куда деваться? Домой? Боже упаси. Со свету сживут. Засудят за свиней. Обсерут по макушку всей деревней! И первая — теща на мне оторвется. Враз назовет алкашом, живодером! И жене зудеть станет, чтобы бросала меня непутевого. Пока еще не состарилась, сумеет жизнь начать заново».
Ей, стерве, невдомек, что Егорке и так не миновать горя: не избежать тюрьмы. А станут ли его ждать? Вряд ли! Он всегда отличался несносным характером. Первым драчуном в деревне слыл. А все от того, что в семье всего два с половиной мужика имелось: он, отец и восьмидесятилетний дед, какой или кашлял, или пердел. Случалось, то и другое вместе получалось.
Тогда со всех углов смех слышался. Бабье! Их в доме аж восемь имелось — мать и сестры! Всем помоги, каждую защити! Не только глоткой, но и кулаками. Зато в праздники один за всех за столом управлялся. Чтоб унять буйную натуру, решили его женить пораньше, чтоб остепенился, серьезным стал. Ну и привели Настасью в невестки.
Любил ли он ее? Егор и сам не знал. Она боялась парня крепкого, напористого, горластого. Может потому не подарила сына, что не хотела произвести на свет его повторение, родила сразу двух дочек. Егор от злости целых пол года к ее постели не подходил. А через год стал свой дом строить. Жена уговорила пожить пока у тещи, мол, там просторней. Да и мать внучек приглядит. Согласился. Перешел в животноводы, и на тебе…
А ведь как мечтал покрыть крышу дома железом. Теперь и на солому не осталось.
«Дом, конечно, можно продать, чтобы часть денег вернуть за свиней. Но как такое сказать? Жена враз теще пожалится, а та — всему свету. Отец и копейкой не поможет: семеро девок. Скажет, мол, твою глотку не заткнуть. Как просрал, так и выкручивайся сам! Вся деревня осмеет. Помочь никого не сыщется».
Не зная как его угораздило, оказался на мосту большом и пустынном.
Глянул, а там далеко внизу — река… Никто не узнает и не сыщет. Да и кто искать будет? Кому нужен? За три года жизни ни одного доброго слова от жены не слышал. Сыщи она хоть одну теплину в сердце, может и не было б той холодной Колымы. Но не нашла. Верно, не стоил ее любви. И не только она, Настя! Теща еще хуже. Самое ласковое слово для Егора, какое выкопала у себя в первый же день, так это змей! И никогда не называла по имени.
Егор взялся за перила, вскочил на них.
Чего раздумывать? Уже все познал и увидел в этой жизни! Она не стоит того, чтоб за нее держаться! — отпустил руки, почувствовал непереносимую боль в виске. Увидел непроглядную ночь и провалился в бессознание как в бездонную яму.
Его во время приметили фартовые. Они шли в кабак обмыть свою удачу. А тут мужик собрался замокриться сам, добровольно, видать, достала его жизнь. Подскочили, Тот слов не слышит, не видит никого. Сшибли кулаком и унесли под мост, успев украсть у самой смерти из-под носа.
Фартовые долго смеялись, узнав о причине, из-за какой Егор вздумал расстаться с жизнью. Тот тоже не верил, что остался в живых, и пил с ворами, не понимая, что в его судьбе ничего не перепадало на халяву. Его даже не уговаривали. Сказали, что помогут вернуть украденные деньги еще и с приварком, на какой он спокойно достроит дом. И объяснили коротко, куда идут.
На стрему тебя берем! Коль кто появится, дай
знать!
Егор ждал недолго. Как только к магазину подъехала милицейская оперативка, примчавшая на сработавшую сигнализацию, и из нее выскочили трое сотрудников, мужик не стал никого предупреждать. Времени не хватило. Всех троих взял на себя и дубасил дубовыми кулачищами как в своей деревне без разбору, направо и налево, чтоб никому обидно не было.
Двоих вырубил, а один в машину сиганул, успел по рации попросить подмогу. Она прибыла мигом. Егор не успел отдышаться. Его сшибли с ног, нацепили наручники и вместе с ворами затолкали в кузов.
Козел! Тундра! Падла! — костерили его фартовые. И уже в камере объяснили, что надо было сначала их предупредить. Но не вернуть случившегося. И после суда повезли Егора в зарешеченном вагоне далеко-далеко, к самому морю, в порт Ванино, а оттуда пароходом до Магадана.
Егор в пути часто вспоминал судебный процесс. Туда приехало много людей из деревни. Была и Настя. Обеих дочек привезла. Все слушала, плакала. Себя или его жалела? Теща сидела, поджав губы. Глаза как две пули. Без приговора с ним расправилась бы, дай ей волю. Только и говорила Насте:
Не реви! Это счастье, что от него избавишься! Мало фулюган, теперь вором стал! Не нужен такой мужик тебе, ирод, супостат, сущий черт! Чтоб он сдох в энтой тюрьме, козел блохатый!
Его еще не отправили по этапу, когда узнал, что жена взяла развод и ждать его не собирается. Он и так понял. Ведь даже проститься не подошла. Вся деревня его жалела, все ему простила. Но то чужие люди. Они помнили не только злое, а в доброе Егорки, потому просили суд пощадить деревенскую темноту и наивность, дать возможность Егору вернуться в деревню живым. А уж там он выровняется и выправится…
Но это были чужие люди. Они не разучились помнить, жалеть, сочувствовать. В своей семье такое не умели никогда.
Может от того, отправляясь на Колыму, знал, что никогда не долетят к нему с теплыми ветрами письма с родной стороны. И самому писать уже некому.
Обе дочки едва на ноги стали вставать и, не успев назвать Егора отцом, расстались с ним. Покуда вырастут, нужен ли им будет?
Егор работал на растворном узле. Где-то, недалеко от зоны строили зэки поселок. Для кого — сами не знали. Но с раннего утра до ночи не разгибая спин, старались и спешили.
Егор, несмотря на то, что попал в зону по воровской статье, в фартовый барак не приняли. Выслушал его «бугор» внимательно и, презрительно оглядев, сказал: