О ней ходили легенды. В ранге старушки она ходила вот уже лет пятнадцать. Когда меня только перевели на наш «завод», ребята уже делали ставки на то, сколько раз за неделю та или иная бригада сгоняет к Степанцовой. Сокол сам по себе ни к какой подстанции не относится в силу своего смежного географического положения, так что к Полине Ильиничне в течение всех пятнадцати лет приезжали то с нашей, Тушинской подстанции, то с соседних, Щукинской или из второго, северного региона. Вызывала Скорую она стабильно, без перебоев. Врачей встречала строго, но и без поощрения не оставляла. То сушками накормит, то бульону нальет. Тому, кто законстатирует [2] Степанцову, подстанция обещала четыре ведра шампанского, ровно по количеству переведенных на нее бесплатных лекарственных средств. Но она была бодрой подтянутой старушкой, которая имела шанс пережить многих. А скорую она постоянно вызывала от скуки и от всяких фобий, среди которых основной была уверенность в насильственных намерениях со стороны ее племянниц.
– Они хотят завладеть моим имуществом, – делая круглые глаза, заверяла она всех. И пристально всматривалась в лица фельдшеров – не засланные ли казачки?! Я попадала на ее вызовы всего пару раз, хотя иные просто выли, видя в карте вызова фамилию Степанцовой.
– Сколько ж можно, гражданка Степанцова! Смотрите, в другой раз не поедем! – стращал бабку наш главврач Геннадий Дмитриевич Карлов, прозванный Карликом за миниатюрность телосложения вкупе с подходящей фамилией. Бабуся свои конституционные права знала назубок.
– Сколько вызову, столько и прикатишь, Карла поганая, – фыркала она. И ведь была права. Ей через день кололи ей то тройку [3] для обезболивания, то эуфилин для улучшения дыхания. И аквалангом [4] мадам Степанцова не брезговала, любила подышать халявным кислородом. Наш народ шутил, что она ввела в науку новые дозировки лекарственных препаратов – ведра.
Ну, так вот, однажды, приехав по вызову на Песчаный переулок, я застала Полину Ильинишну в каком-то нетипичном состоянии. Она была бледна, не причесана и стонала, открывая двери.
– Матушка моя, что ж такое! Третий раз за день, – пожурил ее мой напарник, Саша Большаковский. Он тогда еще не был моим любовником.
– Болит живот, сынок. Совсем эти стервы меня довели! – стандартно причитала та, однако демонстрируя типичную мученическую мимику. Я посматривала на нее из-за плеча, набирая в шприц тройку. «Эти стервы» – естественно, племянницы.
– Мы вам укольчик-то, конечно, сделаем, – ласково подступился Саша, – только ж вам его уже делали. Может, до завтра бы?
– Не доживу, – пугнула его старушенция.
– Ну, уговорили, – кивнул он. Я всадила ей обезболивающий спазмолитический препарат, и мы укатили.
– В следующий раз буду ей магнезию [5] колоть, чтоб добро не переводить, – ворчал Большаковский.
– Магнезия – это правильно, – согласилась я.
– Главное, чтоб больно было. Это для них первейшее дело.
– Любят бабки магнезию, – механически кивнула я. Однако меня мучило некое невысказанное дурное предчувствие. Я была новенькой, и для меня жалобы бабки еще не стали рутиной. А опыт подсказывал, что не симулировала Степанцова. Только сегодня в виде исключения не симулировала.
– Может, вернемся? – предложила я. Так, на всякий случай. Саша испепелил меня взглядом и проигнорировал столь дурацкую идею. Однако смутные сомнения не утихали и продолжали меня терзать. Поэтому вместо обеда (наших скорбных получасовых дыр в вызовах, которые назначаются диспетчером вне зависимости от нашего желания кушать) я упросила водителя довести меня до бабки. Картина, как я и чувствовала пятой точкой, уже спрогрессировала. Еле живая бабка отомкнула мне околицу и практически рухнула на услужливо подставленные руки. С трудом доволочив полуобморочную старушку до машины, я диагностировала острое пищевое отравление. По дороге, после уколов и капельницы Полину Ильиничну наконец вырвало, и она стала давать сумбурные показания.
– Это они! Они! Отравить меня хотели! Их грибы!
– Значит, вы ели грибы? – обрадовалась я, поняв, откуда ноги растут. Может, и в первый раз все разъяснилось бы, будь Большаковский повнимательнее. Но если вы кому-то пятнадцать лет колете тройку, и все так поступают, то переключиться сложно.
– Ела, – кивнула бабуля. В целом, не смотря на очевидность симптомов, мы с Максом проворонили отравление грибочками. Надо сказать, он мне потом только что руки не целовал за эту мою интуицию. Поскольку если бы бабка умерла, да еще при каком-нибудь повторном вызове, не миновать нам обоим вылета из родной конторы. Тем более что проступок гастарбайтера наказывается сразу, неумолимо и по полной программе. Но, как говорится, обошлось. Выжила бабка. Собственно говоря, после промывания желудка ее состояние неминуемо стабилизировалось, но пришла в себя она, уже имея в голове пару нетривиальных выводов. Первый, касательно грибов. Грибы действительно передала одна из племянниц, и хотя они были фабричного производства, и никак не могли быть специально отравлены, Полина Ильинишна раз и навсегда решила, что дурацкие дочери ее несчастного, ныне покойного брата имеют умысел на ее убийство. Не иначе как с целью завладения имуществом оной, включая сушки и половички. Во-вторых, что ей Бог послал знак в лице меня, пришлепавшей обратно и спасшей ее от неминуемой гибели. Сколько я ей не объясняла, что идея вернуться к ней связана исключительно с желанием сохранить работу, она и слушать ничего не желала. И стала уговаривать переехать к ней.
– Немедленно переезжаешь ко мне! – скомандовала она. Я онемела.
– Зачем?
– Ты же работаешь на Сходненской подстанции? – спросила она, проявив недюжинную осведомленность в вопросах расположения подстанций Скорой Помощи. Еще бы, пятнадцать лет вызывала!
– Ага, – кивнула я.
– От меня ближе ездить! – Степанцова от удовольствия аж разрумянилась. – Значит, будешь у меня жить.
– Это, наверно, дорого, – засомневалась я.
– Дорого? А, ты о квартплате? Это я и сама оплачу. Я член ЦК КПСС с девятьсот… не помню… тридцать пятого, кажется… Пенсия персональная. Льготы…
– А что, вы не хотите, чтобы я платила за аренду? – искренне удивилась я.
– Платить? Нет. Уколы будешь делать, следить за моим состоянием. Еду готовить, – перечислила явно продуманный список бабуля. Я поняла, что к ее благодарности в пропорции один к трем примешался здравый смысл и трезвый расчет. Я еще немного поупиралась, но в комнате на Курской все так сильно напоминало о Диме, что я решила ехать.