«Господи, помоги мне, — взмолилась про себя Мэдди, — я пою в тюрьме, да еще такой, где заключенные вполне счастливы, а тюремщики просто помешанные».
Она начала концерт с прекрасной арии Виолетты из «Травиаты», но не успела пропеть и нескольких строк, как в зале вспыхнула потасовка. И, конечно, по вине капитана Монтгомери. Какой-то бедный усталый старатель откинулся на своем стуле слишком далеко назад, стул с грохотом упал на пол, и капитан, вытащив из-за пояса пистолет, тут же кинулся к нему.
— Бей! — крикнул кто-то, и началась настоящая свалка. В воздухе замелькали кулаки и полетели стулья.
«Как поступают с непослушными мальчишками? — спросила себя Мэдди и тут же сама себе и ответила: — Их призывают к порядку, только и всего».
Она сделала вдох, глубокий, глубокий вдох, наполняя каждую клеточку своего тела кислородом, как ее когда-то учили, и затем взяла ноту, высокую, чистую и очень громкую.
Она немедленно привлекла к себе внимание находившихся поблизости мужчин, которые тут же замерли посреди драки и обратили к ней изумленные лица.
Мэдди продолжала держать ноту, и вскоре еще несколько мужчин повернули головы в ее сторону. Сидевшие в первых рядах начали медленно, в такт, хлопать в ладоши. В следующий момент к ним присоединились, застучав в такт ногами, те, кто сидел в центре зала. Наконец и задние ряды поняли, что происходит, и тоже прекратили потасовку. — Черт меня дери! — воскликнул Тоби, не сводя восхищенного взгляда с Мэдди, которая все еще продолжала держать ноту.
‘Ринг отпустил волосы человека, которого в этот момент колотил, и поднял голову. Сейчас Мэдди приковала к себе внимание всего зала.
Она продолжала держать ноту. По лицу текли слезы, в легких почти не осталось воздуха, но она ее держала. Сейчас она уже черпала воздух откуда только могла: из рук, ног, кончиков пальцев, даже волос. Она исчерпала наконец все, а мужчины все хлопали и хлопали. Один, два, три, четыре. Она держала ноту. Живот у нее впал и словно прирос к спине, корсет стал свободным, а она все держала и держала ноту.
Казалось, этому не будет конца. Но вот она раскинула широко руки и сжала пальцы в кулаки. У нее болел каждый мускул, и, однако, она все еще держала эту ноту.
Внезапно она откинула назад голову, резко сблизила кулаки, подняла их, согнув руки в локтях, на мгновение ко лбу и тут же бросила вниз!
Наступила тишина. Какое-то мгновение ей казалось, что она сейчас упадет; она жадно, как утопающий, ловила ртом воздух… И в этот момент весь зал словно взорвался. Они громко кричали, хлопали в ладоши, стучали ногами, стреляли в воздух из всех своих пистолетов, ружей, дробовиков. Некоторые даже, схватив друг друга в объятия, пустились в пляс. Конечно, они были грубыми, необразованными людьми, и их моральные устои оставляли желать лучшего, но они сразу же поняли, что стали свидетелями настоящего чуда.
Придя наконец в себя, Мэдди посмотрела поверх голов ликующих старателей в дальний конец зала, туда, где стоял капитан Монтгомери. Его глаза были так же широко раскрыты от изумления, как и у них. Она постаралась улыбнуться ему как можно более самодовольно и показала ему глазами наверх. Капитан улыбнулся в ответ и склонился в необычайно низком поклоне. Когда же он выпрямился, она поблагодарила его легким наклоном головы, который мог сделать честь и королеве.
С этой минуты одинокие, усталые, полупьяные старатели душой и телом принадлежали ей. Она пела, и они слушали. Мэдди часто раздражали старомодные взгляды американцев, считавших, что опера была уделом избранных, но сегодняшнее выступление еще раз подтвердило хорошо знакомую ей истину: опера была для простого народа — обычные истории для обычных людей.
Она рассказала старателям о бедной Эльвире [5] , сошедшей с ума, оттого что не могла быть со своим любимым, после чего спела им прекрасную арию, начинавшуюся словами: «Tui la vocu sua soave». Под конец у многих даже навернулись на глаза слезы.
Затем она спела «Una voce poco fa», поведав предварительно о том, как Розина [6] поклялась выйти замуж за человека, которого любила, несмотря ни на что. Они сочли это более разумным, чем сходить с ума.
После шести арий они потребовали, чтобы она повторила им все сначала. Никогда еще, с того самого дня, как Мэдди покинула родительский дом, у нее не было таких благодарных слушателей.
— Давай еще раз про ту, что сошла с ума! — кричали старатели.
— Нет, лучше про ту, что вышла замуж за веселого парня! — громко выкрикнул кто-то из задних рядов.
Она пела почти четыре часа, пока наконец капитан Монтгомери не вышел на сцену и не объявил, что концерт окончен. Его тут же ошикали и освистали, и в первую минуту Мэдди хотела сказать ему, что сама знает, когда закончить пение. Однако затем здравый смысл возобладал над гордостью. Она с благодарностью оперлась на предложенную капитаном руку, и он повел ее к задней двери, за которой в палатке была ее уборная.
Позади них грянули аплодисменты, казавшиеся еще оглушительнее из-за вторивших им выстрелов. К тому же число слушателей за время концерта увеличилось на несколько сотен. Все то время, пока Мэдди пела, люди тихо, на цыпочках, продолжали входить в зал, а когда он перестал их вмещать, они залезли на стены и уселись там, как на насестах. Все двери были открыты, и многие сидели и лежали снаружи на траве, слушая, как она поет.
— Я должна еще спеть на «бис», — сказала Мэдди, порываясь вернуться, но капитан Монтгомери удержал ее на месте.
— Ничего вы не должны. Вы устали. Петь так — огромная работа.
Подняв к нему лицо, она увидела в его глазах откровенное изумление и восхищение.
— Благодарю вас, — тихо произнесла она и на мгновение прислонилась к его груди. Ее бывший импресарио никогда не интересовался тем, чувствовала ли она себя больной или уставшей; он считал, что пение было ее заботой. Он никогда не вступал с ней в споры, когда она — что было довольно редко — говорила, что плохо себя чувствует и не может сегодня петь. Его интересовали лишь получение для нее ангажемента и размер сделанных ею сборов.
И вот сейчас рядом с ней был человек, который понимал, как сильно она устала. Это было так чудесно. Мэдди улыбнулась.
— Вы правы, капитан, я действительно очень устала. Может, зайдете ко мне и выпьете со мной портвейна? Я всегда вожу с собой самый лучший португальский портвейн и пью его после каждого выступления. Он хорошо смягчает горло.
Повсюду вокруг них орали и стреляли сотни мужчин, но они чувствовали себя так, будто были совершенно одни на свете. На ее розовом шелковом платье играли лунные блики, а обнаженные плечи казались необычайно белыми и округлыми.
— Мне было бы очень приятно, — тихо ответил ‘Ринг.
Он откинул полог, и она шагнула было внутрь, но тут же остановилась, увидев в палатке этого ужасного человека, который знал, где находится Лорел. Его пистолет был направлен прямо на нее, и Мэдди стало ясно, что, если она сию же минуту не избавится от капитана, они оба скорее всего будут застрелены. Она быстро повернулась и вырвала полог из рук ‘Ринга.