По большому счету, я даже сознавал, что имел, наверное, время, чтобы спуститься с площадки и уйти к «краповым». Небольшой промежуток, но имел. Для этого необходимо было следить за каждым движением защитников перевала и в тот момент, когда они поднимутся на вторую скалу, сразу же самому спускаться и уходить. Тогда я был бы в безопасности. Но я промедлил; я еще чего-то ждал, я ощущал себя могучей боевой единицей. Слишком могучей для того, чтобы меня прошли. И не предусмотрел возможности прохода бандитов иным путем. А этот проход сделал боевую единицу уже не настолько могучей, чтобы сдержать передвижение бандитов. Более того, не отступив вовремя, возгордившись, пропитавшись ощущением силы и успеха, я поставил себя почти в безвыходное положение. Сейчас уже спуститься и уйти возможности не было. Если только уничтожить оставшихся трех бандитов у подножия пика… Но они, мне думается, уже нахватались опыта и подозревают мою возможность воспользоваться подствольником, а потому хорошо укрыты и при этом полностью контролируют ту часть моей скалы, с которой я могу в них стрелять. Бросать в бандитов ручную гранату тоже смысла особого не было. Если они спрятались за камнями, граната не принесет им смертельного вреда. И когда я, воспользовавшись пылевым облаком, начну спускаться, времени на спуск у меня, может быть, и хватит, но его не хватит, чтобы уйти из зоны обстрела: до «краповых» по открытой тропе по крайней мере еще около сотни метров. Пробежать стометровку с тремя тяжелыми винтовками на плечах невозможно. А оставлять винтовки бандитам – тоже удовольствие малое. Даже если я все патроны отстреляю, у них, возможно, имеется запас патронов, и они смогут винтовки использовать против «краповых», к которым я стремлюсь. Три такие винтовки в состоянии иногда решить исход боя. Исход этого боя я не решил, но значительно изменил, это несомненно. А исход моего личного боя, как мне казалось, уже предрешен, и я его проиграю.
Проиграю…
Это слово в моей голове вертелось и вертелось, на каком-то, скорее всего, на подсознательном уровне заменяя собой понятие смерти. И потому я не боялся погибнуть. Но мысли у меня в голове гуляли шальные и дурные. Я думал даже не о том, что следует сделать, чтобы улучшить свое положение, не о том, как нанести противнику наибольший урон. Я стрелял машинально и монотонно и, как гвозди, вбивал пули в бегущих людей на тропе. Думал совсем о другом. Сначала о том, кто сейчас руководит бандитами. Имама Султана Магомедова я благополучно от командования отстранил. Имран, бывший ментовский капитан, ушел в лес и там, кажется, погиб. Он пользовался у бандитов авторитетом, это я видел. Наверное, есть у них и другие авторитетные командиры, которых я не знаю. И кто-то сейчас командует, кто-то посылает людей на смерть ради прорыва, и люди идут. А я не знаю кто и не могу с этим командиром поступить так же, как поступил с имамом.
Вспомнив про имама Султана Магомедова, я вспомнил и о своем письме Вере. Что стало с моим письмом? Имам собирался отправить его не читая. Вернее, не так… Он собирался было прочитать, но помешал Валерка Братишкин, когда взорвал и себя, и своих палачей. И Султану Магомедову стало не до того. Если бы он прочитал, конечно, отправлять не стал бы. Но у него и возможности отправить, мне кажется, не было. Хотя вполне возможно, он посылал из банды гонцов куда-то во внешний мир, мог и письмо отправить. В любом случае дойдет письмо или не дойдет, для меня это, возможно, уже и значения иметь не будет, потому что остановить бандитов на тропе я уже не в состоянии. Последние мои выстрелы кого-то свалили, а идущие следом остались невредимыми и свернули за скалы, войдя в «мертвую зону». Они своей цели добились, а я повлиять на события никак не мог. Еще несколько минут назад у меня была надежда, что нервы бандитов не выдержат и они сначала остановятся, потом попятятся, а потом и побегут. Надежда не оправдалась, но я почему-то не расстроился. Все равно уже ничего изменить невозможно, так что нечего и расстраиваться. Я думал о происходящем так, словно это все не имело ко мне никакого отношения. И при этом я отстреливал последние патроны. И когда затвор в последний раз сухо щелкнул, показывая, что магазин пуст, я с каким-то удивлением вдруг понял, что с тремя дальнобойными винтовками сделал столько, сколько делает в продолжительном бою целая рота. Но у меня даже гордости за сделанное не было. Только лишь легкая грусть, показывающая, что я, как оказалось, стал примером. Именно на моем примере следовало бы провести анализ и, как следствие, может быть, формировать новые подразделения. Нам еще в школе снайперов говорили, что несколько отдельных взводов снайперов Великобритания отправила в Афганистан и там эти снайперы наводят на талибов ужас. Но то в Великобритании. У нас, как обычно, на собственный опыт внимания не обратят и про мою оборону тропы благополучно забудут.
Вот я, младший сержант, показал, что может сделать один человек, имеющий в руках такое мощное оружие. А если бы таким оружием вооружить целые взводы, как в Великобритании… Я думал об этом, но думал без боли и обиды. Мои старания, моя, можно сказать, жертва пропадет без толку, если только не считать сохранение многих жизней «краповых», которым я обеспечил возможность для эффективной победы. И Вера меня не дождется, если ждать будет. Наверное, придет к воротам бригады, спросит, ей сообщат. А может быть, даже не сообщат.
Меня скоро убьют, но жизнь-то будет продолжаться. Хотелось бы, чтобы люди жили лучше и безопаснее. А я ничего конкретного сделать больше не смогу. А впрочем, могу бросить одну «Ф-1», дважды выстрелить из подствольного гранатомета и опорожнить три магазина с патронами. Но и это будет большим вкладом в дело уничтожения банды.
Я отложил винтовку, погладил горячий затвор, словно бы поблагодарил ее, и вставил в подствольник предпоследнюю гранату. И вовремя, потому что на мою скалу снова обрушился шквал огня. Те бандиты, что вошли в «мертвую зону», успели бегом добраться до точки, с которой меня можно обстреливать и прижимать к скале. Знали они или нет, что у меня кончились патроны во всех трех винтовках? Даже если знали, они все равно постараются уничтожить меня – хотя бы из чувства мести. Я один заставил их понести потери, равные потерям в серьезном бою. Это для них, гордых горцев, оскорбительно и унизительно. Ладно, пусть стараются. Я тоже буду стараться…
Чтобы произвести выстрел из подствольника, мне даже высовываться необходимости не было. Я просто определил место, откуда огонь ведется наиболее интенсивно, на мгновение высунул ствол и послал туда гранату. Столб пыли и перерыв в активной стрельбе показали мне, что гранату я потратил не напрасно. Пока в меня не стреляли, я несколькими очередями сквозь пыль опорожнил уже начатый магазин и вставил второй. И вторую гранату тоже вставил. И стал ждать случая. Когда бандитов снова станет много, они должны повторить попытку пробраться ко мне. И я слушал звуки со стороны. Пока звуков никаких не доносилось, но не было и плотного прикрывающего огня. Прошло около минуты, прежде чем пыль рассеялась. И тогда автоматы заговорили с новой, повышенной яростью. Мне вообще показалось, что вся долина стреляет в меня, все бандиты, что сумели добраться до «мертвой зоны», ведут по мне непрестанный огонь, стремясь превратить в пыль мою скалу, которая дрожала, но держалась. Теперь я уже и гранату берег. Я ждал звуков приближения противника. Последняя граната в подствольном гранатомете на какое-то время бандитов остановит. Но потом они все равно полезут. И у меня будет два магазина, чтобы отстреливаться. Всего два магазина, но я постараюсь стрелять точно. А когда кончатся патроны, я просто останусь на скале дожидаться, когда сюда поднимутся те, кто пожелает меня убить. Я дождусь их с гранатой в руке. Пусть убивают. Как только убьют, граната из руки выпадет…