Расправив цветы в вазе, Фрэнни вдруг почувствовала себя необычайно бодрой и дико счастливой. Она перенесла цветы в спальню и, водрузив на каминную доску, стала перебирать белые и розовые гвоздики, желтые и оранжевые лилии, по очереди вдыхая их аромат, затем отступила, чтобы полюбоваться букетом.

Легла Фрэнни только после двух, поставив будильник на восемь утра. Но, уже погасив свет, от возбуждения еще долго не могла уснуть.

Когда же наконец заснула, ей приснился зловещий сон, в котором она бежала по темным, пустынным улицам города. Впереди Фрэнни видела силуэт Джонатана Маунтджоя, вырисовывающийся на фоне высокого здания. Она бежала, но расстояние между ними не сокращалось ни на дюйм, хотя он стоял на месте. Шаги гулко отдавались в переулке. Кто-то бежал к Джонатану, держа в руке пистолет. Фрэнни попыталась закричать, предупредить его, но не могла издать ни звука. Она видела дрожащую руку и направленный на Джонатана пистолет.

– Джоната-а-а-а-ан!

Раздался выстрел – она внезапно проснулась.

Кричали люди. Выли сирены полицейских автомобилей и «скорой помощи». Вдруг она осознала, что это настоящая сирена, где-то невдалеке. Но выстрел был здесь, в ее комнате. Удар или шлепок.

В квартире кто-то был.

Фрэнни похолодела от страха. Несколько мгновений она не могла сдвинуться с места. Потом медленно подняла руку, нащупывая выключатель. Щелчок.

Вспыхнул свет. Она оглядела комнату испуганными глазами. Мертвая тишина, ни малейшего звука, ничего не сдвинуто. Но что-то было не так. Тени от лампы падали на потолок, на сидевшую прямо над ней муху. Фрэнни посмотрела на картины на стене, на шкаф. Во рту у нее пересохло. Она взглянула на камин. Камин, на который она аккуратно поставила вазу с цветами.

Ваза стояла там, но цветов не было.

Она резко села. Цветы были разбросаны по полу, как будто кто-то в безумной ярости расшвыривал их по комнате. Или что-то.

6

Оливер подъехал чуть позже десяти. Он был в рубашке для регби, мешковатых красных брюках и старых, со шнурками, парусиновых туфлях. Подхватив ее сумку, он подошел к облепленному столетней грязью «ренджроверу».

– Что случилось? Ваш «рено» волшебным образом подрос? – спросила Фрэнни.

Он рассмеялся:

– На «рено» я мотаюсь по городу, он слишком потрепан, чтобы выдержать дальнюю поездку.

Внутри «ренджровера» царил такой же беспорядок, как и в «рено». Вдобавок на заднем сиденье валялись мятые подстилки и набор жеваных колец и резиновых костей.

– Это Капитана Кирка, – объяснил Оливер.

– Капитана Кирка?

– Собака Эдварда; он считает эту машину своей конурой.

Они направились к югу, вначале с трудом двигаясь по забитым машинами улицам, а затем выехали на автостраду, где поток машин уменьшился. Солнце било им в глаза, на небе ни облачка. Фрэнни в клетчатой рубашке с тонким джемпером, накинутым на плечи, белых брюках и кроссовках чувствовала себя легко и удобно, однако о душевном равновесии и речи быть не могло. Она ощущала усталость после бессонной ночи, не проходила резь в глазах.

Цветы не выходили у Фрэнни из головы. Она проверила всю квартиру, но окна были плотно закрыты, дверь на замке, и никто не мог проникнуть внутрь. Она поставила цветы в вазу, и утром они все еще стояли там. Она готова была поверить, что ей все это приснилось. Или же она так неадекватно отреагировала на обычную бытовую нелепицу.

Фрэнни начала расспрашивать Оливера про его ферму, стараясь представить ее себе. Он сказал, что управляющий, его младший брат Чарльз, ярый приверженец идей «зеленых» и на его ферме используются только экологически чистые продукты. Они разводят большие стада выращенного на чистом корме крупного рогатого скота и овец, несмотря на то, что это сопряжено с разными трудностями, о некоторых Оливер вкратце рассказал ей. Она узнала также, что Чарльз развелся с женой и на выходные брал к себе сына Тристрама, ровесника Эдварда.

Оливер вел машину так, что Фрэнни могла только посочувствовать ехавшим за ним. Большую часть времени «ренджровер» двигался нормально, разве что чуть быстрее, чем нужно, но иногда, когда Оливера что-то увлекало, он мог ехать несколько миль, не обращая внимания на включенный указатель поворота, или же забывал переключить передачу, и мотор бешено ревел. Несколько раз Фрэнни была уверена, что он не собирается останавливаться на красный свет, и инстинктивно искала под ногой педаль тормоза.

Теперь, на автостраде, все стало на свои места. Окна были открыты, и ветер, врываясь в салон, трепал волосы Фрэнни. Она откинулась на сиденье и, расслабившись, стала разглядывать сквозь темные очки окружающий пейзаж.

Чем дальше они удалялись от Лондона, тем реже Фрэнни вспоминала бессонную ночь. Предстоящий уик-энд обещал многое, и Фрэнни решила получать удовольствие. Возвращение домой, казалось, отодвинулось на сотню лет, и она гадала, станет ли Оливер к тому времени ее любовником.

Друзья, с которыми Эдвард отдыхал во Франции, сегодня утром сели на паром, идущий в Дувр, и должны были привезти его домой где-то в середине дня. Совершенно очевидно, несчастный случай с моторной лодкой мучил Оливера, он уклонялся от разговоров о мальчике, однако Фрэнни чувствовала, что тот имеет большое влияние на отца. Она вдруг осознала, как мало знает об Оливере. Встречаясь, они говорили только о том, что их интересовало, о взглядах на жизнь, лишь мимолетно касаясь своих семей. Фрэнни больше не удавалось вернуться к вопросу о смерти его жены, а ей было очень интересно, как она умерла и что это за совпадения, не дававшие Оливеру покоя. Но она не хотела быть назойливой.

Холмы Южного Даунса, как огромный барьер, высились на горизонте, постепенно приближаясь, и, проехав еще несколько миль, машина свернула с автострады на оживленную сельскую дорогу. Потянуло навозом, но после лондонской духоты даже этот запах показался Фрэнни освежающим.

– А в какую школу ходит Эдвард? – спросила она.

– Есть местечко под названием Стоуэлл-парк. Частная школа в десяти милях оттуда. Удобно забирать его по выходным.

– Он и живет там?

– Да.

– Как он к этому относится?

– Нормально. Он сам хотел этого.

Через просвет в живой изгороди она заметила толкотню – шла распродажа прямо из багажников автомобилей.

– А вы тоже жили в интернате? – спросила она.

– Да, с семи лет.

– Вам нравилось?

– Я ненавидел это, я вообще с неохотой учился в школе.

– Почему?

Он пожал плечами:

– Наверное, потому, что не мог делать того, что хотел. И еще я не любил командные игры. – Он улыбнулся и почесал ухо. – В детстве я интересовался только математикой и самолетами. Мы могли лишь раз в неделю заниматься планерным спортом, и только летом. А учителя математики всегда казались мне просто толпой мужланов. – Он снова улыбнулся. – Думаю, я не очень подходил для школы. А вам нравилось там?