Пощечина.
Он почувствовал запах ее духов, исходящий от постельного белья, от стеклянных пузырьков на трюмо. Подошел к гардеробу орехового дерева, открыл дверцу, выдвинул ящик и уткнулся лицом в стопку ее джемперов. Он ощущал мягкое тепло кашемира и вдыхал таинственный, остро ощутимый запах ее тела.
Если бы поговорить с ней еще разок!
Если бы он сопротивлялся сильнее, если бы он только сильнее боролся!
«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»
Харви еще глубже погрузил лицо в ящик, крепко зажмурил глаза, почувствовал, что шерстяная материя стала мокрой от его слез, и принялся раскачиваться вперед-назад; сквозь его крепко стиснутые зубы вырвался долгий, протяжный вой, похожий на звук пара, выходящего из кипящего чайника.
Он задвинул ящик, сел на низкую мягкую постель и успокоился. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер Анджи. Ответила ее мать, которая, судя по голосу, как всегда, рада была его слышать; она пошла позвать Анджи.
– Харви? – Голос Анджи звучал холодно, будто он оторвал ее от чего-то важного, и это его несколько охладило. Он-то ожидал, что она будет ему рада.
– Я приехал, – сообщил он.
– Правда? – Она замялась. – Здорово.
Последовало молчание.
– Сегодня днем, – добавил он.
Снова молчание.
– Я думала, ты не приедешь до следующей недели.
– Мы поиздержались. – И опять молчание. – И, кроме того, я хотел увидеть тебя. – Он закусил губу и пожалел, что сказал это.
– Хорошо провели время? – Анджи говорила так, будто куда-то торопилась.
– Да. Классно. Сногсшибательно.
– Здорово, – повторила она.
– Я получил результаты экзаменов.
– Правда?
Ее голос звучал как-то странно. И чем сильнее он старался изобразить энтузиазм, тем отчужденнее она становилась.
– Я… я сдал лучше, чем надеялся.
Молчание.
– Я подумал, может, мы бы… знаешь… отметим это?
Ответа не последовало. Харви услышал, как щелкнула зажигалка и Анджи затянулась сигаретой. Он подумал о ее вьющихся светлых волосах и нежной коже, о вздернутом носике и веснушках, о длинных загорелых ногах и больших прохладных грудях, которые он уже знал на ощупь, ласкал.
– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.
– Нет, не могу, – ответила она. – Мне нужно мыть голову.
– А-а-а… Моего отца нет дома, – неуверенно произнес Харви. – Весь дом в моем распоряжении, понимаешь? Я… – Голос его постепенно замолк. – А как насчет завтра?
– Завтра у меня день рождения. У нас будет вечер в семейном кругу.
Харви замялся.
– А в четверг или в пятницу?
– Я думаю, что уеду на уик-энд на морскую прогулку.
– Понимаю. – Он уставился на свое отражение в трюмо. – Я думал… пока я один дома…
– Я тебе позвоню, когда вернусь… – сказала Анджи.
– Что случилось? Когда я уезжал, ты говорила, что будешь обо мне скучать.
– Не знаю. – Она еще никогда не разговаривала с ним таким ледяным тоном. – В последнее время ты стал какой-то странный.
– Странный?
– Ну да, чудной.
– Что ты имеешь в виду?
– Да вся эта чепуха насчет твоей мамы. Ты меня просто достал.
– Я… я думал, тебе интересно.
– Интересно минут пять-десять, но не все же время.
– Давай встретимся и поговорим.
– О чем?
Харви изо всех сил старался мыслить ясно.
– О нас.
– Я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – И Анджи повесила трубку.
Харви уставился на молчащий телефон. Потом перевел взгляд на свое отражение и повесил трубку.
– Сука, – сказал он вслух. – Корова. – Он почувствовал, как в нем поднимается злоба, ядовитая злоба: встал, пнул ногой кровать, потом пнул стоявший перед ним пуфик, тот отлетел и ударился о туалетный столик. Фотография матери упала на ковер. На нее свалилась серебряная щетка для волос, и стекло треснуло. Харви выскочил из комнаты и помчался по коридору.
В своей комнате он открыл средний ящик старого комода и вытащил несколько пуловеров, под которыми прятал коробку из-под табака. Открыв крышку, он вытащил маленькую плитку травки, завернутую в серебряную фольгу, оранжевую упаковку сигаретной бумаги «Ризл» и полупустой пакет сухого табака.
Позже, гораздо позже, Харви лежал в своей постели при свете единственной красной лампочки под бумажным абажуром в виде шара, играла пластинка «Пинк Флойд», и он выкурил четвертую сигарету с травкой за вечер, не оставив даже окурка. Когда он стряхивал пепел в пепельницу, комната закачалась, и на мгновение ему показалось, что он на пароме возвращается из Испании.
Комната раскачивалась из стороны в сторону. Он ожидал, что вот-вот упадет на пружины матраса, но вместо этого стал вдруг подниматься, и вот он уже парил, парил над своим телом, над своей печалью, смятением и гневом.
Внизу в красном тумане Харви видел свое растянувшееся на постели тело в грязных, стоптанных ботинках, с рукой, протянутой к пепельнице. Некоторое время он смотрел на него. Он видел все чрезвычайно ясно. Сверху на абажуре была пыль, и он про себя отметил: нужно будет сказать об этом миссис Мэннингс.
Чей-то голос прошептал ему в ухо:
– Она трахается с любым.
Он повернулся – ничего, кроме темных стен его комнаты, красного света лампочки, недвижимых теней, дымка от затухающего окурка, похожего на струйки воды, только льется она не вниз, а вверх.
– Она трахается со всеми без разбора, Харви.
– Она всехняя давалка!
– Знаешь, что она любит? Ей нравится, когда я кладу ей его в ухо!
Темные тени танцевали по стенам, тени людей, которые покатывались со смеху. Тени его одноклассников и каких-то незнакомцев.
Харви слышал вокруг себя смех, гогот, хихиканье, которое эхом отзывалось в темноте. Теперь тени качались на всех стенах, подкрадываясь к нему.
Смех становился громче. Харви попытался выскользнуть. Но тени заполнили комнату, закрывая красный свет. Он почувствовал холод, ледяной холод, стены туннеля всасывали, впитывали его в себя.
– Она больше никогда не хочет тебя видеть!
– Кто? – крикнул он.
– Твоя мать, – ответил чей-то голос.
– Анджи, – произнес кто-то еще.
Харви вертелся, извивался, кружился, пытаясь прорваться к тоненькой полоске света.
– Отпустите меня! Оставьте меня в покое! – закричал он, но ни звука не слетело с его губ.