Он слышал ровное гудение холодильника в кухне, тиканье дедушкиных часов на лестничной площадке наверху.
Три пятерки.
Ему никто не поверит.
И тогда он разозлился. Да плевать на них всех. Они ведь не верят, что он видел свою маму. Ну ладно, они правы. Галлюцинация. То, что он видел мать, просто галлюцинация. И то, что он видел экзаменационные задания, тоже галлюцинация. А правда в том, что он – блестящий ученик. Но ни у кого не хватило мозгов, чтобы это оценить.
Харви вгляделся в свое отражение в зеркале, ища поддержки. Отражение отвернулось. Он со злостью пнул ногой столик, и оловянный поднос, словно гонг, отозвался звучным эхом. Харви подхватил свои сумки, рюкзак и начал подниматься по лестнице.
На каникулах он несколько раз чуть было не проговорился Дейкру. Но каждый раз ему вспоминались насмешки, которым он подвергался из-за того, что рассказал своим друзьям подробности несчастного случая. Один раз он даже начал уже говорить, но Дейкр высмотрел девчонку, которая ему приглянулась, и развязной походочкой зашагал на танцевальную площадку, пытаясь завлечь ее.
Анджи, выслушав все, что он рассказал о матери, не рассмеялась. Она смогла понять. Но о том, что произошло сейчас, он не мог ей рассказать, не мог рассказать никому.
Три пятерки. Он попытался вспомнить ту ночь, когда, лежа в дортуаре, парил над своим телом, точно так же, как тогда, во время аварии. Теперь, когда с экзаменами покончено, он пытался проследить все свои шаги, выяснить, мог ли он пройти незамеченным через личные апартаменты владельца пансиона и выйти на улицу. Двери были заперты на замок и на засовы, но открывались они просто. Дверь в общую комнату преподавателей тоже была заперта, ее он бы не смог отпереть. Конечно, в ту самую ночь она могла остаться и незапертой. Могла.
Должно быть, так оно и было.
По-видимому, он пришел туда во сне, как лунатик, и увидел на столе экзаменационные задания. А то, что он читал их через плечо мистера Стиппла, было сном.
Определенно, так оно и было.
Харви беспокоился, что его ответы на экзаменах были слишком точными, слишком безупречными, следовало бы сделать несколько ошибок, чтобы не возникло подозрений, что он шпаргалил. Но ведь еще нужно доказать, что он мошенничал. Он вспомнил, что на него обратил внимание наблюдающий за ними преподаватель, в те дни он то и дело прохаживался мимо его стола, скрипя своими ботинками по голым деревянным половицам. Но ни разу не заговорил с ним, не поинтересовался, что он делает.
Потому что он не делал ничего предосудительного.
Харви довольно ухмыльнулся, представив, какие будут лица у этих высокомерных преподавателей, которые говорили, что у него нет шансов сдать экзамены. У этого Стиппеля-ниппеля. И мистера Мэтти.
Странно только, почему отец не попытался связаться с ним, когда открыл конверт. Ну конечно, – он же не знал его адреса в Испании. Подлец, мог бы оставить записку. Мог бы сказать что-нибудь приятное, поздравить сына. А может, он не поверил оценкам. Что ж, ему придется в них поверить. Им всем придется в это поверить.
На двери его спальни все еще висела табличка: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ». Он повесил ее, наверно, лет десять назад. Харви вошел в комнату – все в ней осталось как было, разве что стало немного поопрятней, и это ему понравилось. Он любил, чтобы в комнатах был порядок, чтобы нигде не было пыли, даже в таких местах, где ее не видно. Миссис Мэннингс, домработница, понимала это. Однажды, когда ему было семь лет, он пригрозил ей увольнением за то, что она не стерла пыль с гардероба. Если в комнате, где он находился, было плохо убрано, ему казалось, что к нему прилипает грязь.
Комната была его личным владением – достаточно большая, с потертым красным ковром, который раньше лежал в столовой, с умывальником и окном, выходящим в дальний угол сада и на соседний. На стенах – холодные, коричневые с позолотой, полосатые обои, их наклеила мать, когда он уехал в Уэсли: она считала, что они придают комнате «взрослый» вид. На потолке виднелось похожее на летучую мышь пятно от сырости: насколько он помнил, оно всегда было там.
Над его постелью висела черно-белая фотография Джанет Лей в «Психо», лицо ее застыло в ужасе, кровь стекала по кафелю в душевой. Верхний левый угол постера отклеился и свисал вниз.
У окна стоял деревянный стол, на нем – маленький микроскоп, несколько приборов, скелет мыши с крошечной полоской меха на грудной клетке. Одна ее лапка застыла в воздухе, как будто яд, который дал ей его отец несколько лет назад, подействовал на нее, когда она куда-то шла. На нескольких полках выстроились стеклянные банки, в которых плавали в формалине лягушки, мыши, крысы и жуки. На других полках стояли медицинские книги, одни он купил в букинистических магазинах, другие отдал ему отец: «Анатомия» Грэя, «Современная патология» Н. Кирхема, «Медицинский словарь» Чемберса, «Руководство по вивисекции» Каннингема.
На самом видном месте, на комоде, возвышался четырехугольный стеклянный сосуд, поделенный на секции, в котором находились пять человеческих зародышей, свернувшихся, словно они все еще лежали в утробе матери, и для большей наглядности подкрашенных красной краской. Самый маленький – высотой с дюйм, самый большой – в четыре дюйма. Их подарили отцу несколько лет назад, а он в конце концов их выбросил. Харви извлек их из мусорного бака.
Смерть всегда зачаровывала его. Ящики его письменного стола были набиты вырезками из газет и журналов, запечатлевших смерть, особенно хорошие фотографии помещал «Пари матч», лучшие из тех, что ему приходилось видеть. Его отец думал, что он покупает журнал, чтобы совершенствоваться во французском. Часто там были запечатлены жертвы автомобильных катастроф, изувеченные и покореженные так же, как те транспортные средства, которые их убили. Иногда там попадалась и хорошая фотография убийцы.
Больше всего Харви любил разглядывать толстого пожилого гангстера в костюме-тройке, с цепочкой от часов, рухнувшего в несъеденный обед в ресторане «Ритц». Кровь сочилась из дырки на его виске прямо в бокал, будто его голова была зловещим графином с вином.
Интересно, дома ли Анджи. До его отъезда в Испанию их отношения несколько продвинулись. В саду во время вечеринки она позволила ему потрогать свои груди. И терлась промежностью о его затвердевший член. Но Харви так и не удалось выяснить правду о Рекетте – действительно ли тот переспал с ней, пока он находился в больнице. Он не верил этому, не верил, что она могла допустить до себя такого безобразного слизняка, как Рекетт, а его отталкивать.
Харви прошел через спальню родителей – большую пастельно-розовую комнату с мебелью из орехового дерева, с видом на сад и бассейн. В воздухе висела духота – окна были закрыты. На трюмо стояла цветная фотография матери – она смеялась, свет попал ей прямо в глаза. Печально глядя на нее, Харви принялся размышлять.
«Господь очень тобой недоволен».
Как пощечина.
«Она больше никогда не хочет тебя видеть».