Кэт в сердцах дернула за ручку дверцы, решив отнести бутерброд назад, но в этот момент дождь с еще большей силой забарабанил по крыше автомобиля. Струи воды разбивались о мощеный двор станции техобслуживания.
Вероятно, все бутерброды вчерашние, подумала она, вертя упаковку в руках и пытаясь найти к ней какой-нибудь иной подход. Тщетно. Тогда она процарапала целлофан ногтем – палец проткнул насквозь сухой хлеб и влажную начинку, – расширила отверстие в упаковке, высвободила бутерброд и откусила. Хлеб был из муки грубого помола, по запаху напоминал собачьи галеты, а начинка – один к одному замазка.
Кэт повернула ключ зажигания. Двигатель стал медленно набирать обороты, облачко синего дыма проплыло перед ветровым стеклом. «Дворники» размазывали воду ребристой пленкой. Она включила печку. Ноги у нее замерзли, и, стараясь их согреть, она шевелила пальцами в тонких колготках внутри своих черных туфель.
У нее появились сомнения.
«Поступай так, как велит тебе сердце, малявка», – обычно говорил ей отец, когда вокруг нее сгущались тучи или когда Дара бранила ее за то, что она прогуливала колледж. Он сказал бы это и сейчас, если бы она позвонила ему и все рассказала.
Райленд-Клоуз располагалась на окраине Брайтона, в лабиринте тихих улочек, которые разбегались от моря к подножию холма. Здесь стояли маленькие домики с лжегеоргианскими фасадами, их возраст – не более двух-трех лет, решила Кэт, глядя на подпертые колышками деревца, отмечающие границу участков, и посадки молодого кустарника.
На стене дома номер 10 висела лампа, как будто снятая со старинного экипажа. Медный молоток на массивной полированной дубовой двери в форме львиной головы и резной почтовый ящик показались Кэт довольно претенциозными. На посыпанном песком пятачке у гаража были припаркованы два автомобиля – скромная «тойота» и небольшой «форд» с черным щитком управления и ремнями безопасности, как у гоночного автомобиля.
Шторы на окнах нижнего этажа были задернуты. Знак того, что семья сомкнула свои ряды в печали по ушедшему члену. Наклонив голову под проливным дождем, Кэт прошла по кое-как замощенной дорожке и нажала дверной звонок. Он прозвенел глубоким звоном. Штора отодвинулась, и Кэт порадовалась, что хорошо одета, – может быть, ее не сразу примут за репортера и ей удастся поговорить с Кевином Дональдсоном.
Дверь открыла рыжеволосая женщина лет под пятьдесят. По-видимому, обычно на ней было больше косметики, чем сейчас.
– Да? – осторожно спросила она.
Ее бледная лоснящаяся кожа контрастировала с матовой чернотой свободного блузона. Глаза, напряженные и усталые, обрамленные длинными, загнутыми вверх ресницами, подозрительно оглядели Кэт с головы до ног. Под глазами у женщины были большие мешки. Почти на всех пальцах блестели кольца, на костлявом запястье болтался браслет из горного хрусталя. Еще на ней были лыжные рейтузы, которые заканчивались шлепанцами из леопардовой кожи. Она благоухала табаком.
– Нельзя ли поговорить с Кевином Дональдсоном? – Кэт почувствовала, как из двери пахнуло теплом.
– Он никого не хочет видеть. – Женщина говорила невыразительно, но твердо.
– Это очень важно.
– Он в трауре, и ему очень тяжело. Боюсь, вам придется подождать несколько недель.
– Я присутствовала на эксгумации, когда открывали гроб Салли Дональдсон, – сказала Кэт.
Женщина заколебалась.
– Вы из полиции?
Кэт порадовалась. Женщина ее не раскусила.
– Я была там по просьбе представителя санитарно-эпидемиологической службы.
– Он не хочет никого видеть.
На веках женщины были синие тени с металлическим отливом, волосы у корней отсвечивали сединой. Струи дождя, попадая в открытую дверь, намочили ее ноги.
– Я его мать. Чем могу вам помочь? – Женщина чуть-чуть отодвинулась, спасаясь от непогоды.
– Можно мне войти на минутку?
Женщина отступила назад. Когда она закрыла за Кэт дверь, та сразу же ощутила тепло, окутавшее ее и вызвавшее ощущение клаустрофобии, и крепкий запах сигаретного дыма. Прихожая была крошечной и выглядела идеально, словно все ее содержимое только что распаковали. Краска свежая – ни одной царапины, двери блестят полировкой, медные ручки и пластинки от молотков как будто только что начищены, а по толстому ковру из крученой шерсти, казалось, еще не ступала ничья нога. Новый дом для молодоженов.
Но запахи и жара портили впечатление. Запах печали, с которым Кэт почти ежедневно сталкивалась в своей работе, всегда один и тот же – удушливый, густой оттого, что окна закрыты, а отопление включено на большую мощность, с примесью резкого духа неменяемой одежды и тошнотворного запаха давно остывшей еды.
Из двери вышел кот и печально мяукнул. Черно-белый бирманец. Необычный кот. Бьющий на эффект, такой же, как черный с белыми пятнами, слишком броский ковер, столик в прихожей с блестящей полированной поверхностью из дерева ценной породы, медные ручки, позолоченная рама у дешевой репродукции с видом Сорренто на стене, вычурная волоконно-оптическая люстра, свисающая с потолка. Попытка произвести впечатление, как и блестящий «форд» на подъездной дорожке.
Кэт поняла: она ищет что-нибудь неприятное, связанное с Салли Дональдсон, чтобы легче справиться с поселившимся в ней ужасом. Так она и стояла, насмехаясь над вкусами других и презирая себя за высокомерие, за подобные мысли.
Салли Дональдсон была обыкновенной молоденькой женщиной, хорошенькой, заботящейся о своем новом доме, о своем будущем ребенке. Детская наверху, конечно, уже обставлена, куплена кроватка. Все приготовлено.
Приготовлено для сморщенного зародыша, который лежал на дне гроба.
– Итак, что же вам нужно? – спросила мать Кевина Дональдсона, сбросив шлепанец и почесывая ступню.
– Мистер Дональдсон верит, что миссис Дональдсон была похоронена живой?
Чтобы поддержать равновесие, женщина ухватилась за стену и снова сунула ногу в шлепанец.
– Что вы имеете в виду? Конечно верит. Ведь так оно и было.
– Я знаю, что так оно и было, однако клиника это отрицает.
Женщина горько рассмеялась:
– А что им еще делать? Я хочу сказать, это типичный случай. – Она пожала плечами. – Все же это видели. Мой сын. Викарий. Все. – Ее лицо прорезали морщины, руки задрожали. – Пусть только попробуют сказать, что они этого не видели.
– У каждого из них есть свои причины на то, чтобы закрыть глаза. Викарий не хочет услышать обвинение в том, что совершил похоронный обряд над живым человеком. Похоронное бюро не хочет скандала. Клиника тоже не хочет брать на себя ответственность. – Кэт посмотрела вниз, на ковер. – Простите. Я понимаю, все это очень тяжело для вашей семьи, но не волнуйтесь. В ближайшие несколько дней я переговорю со всеми.
– Произведено вскрытие. Они не смогут утаить правду.