— Разве можно так о сестренке?
Мать больно ущипнула меня под водой за руку. От боли я снова вскрикнула, еще громче, а она злобно прошипела:
— Ты что! Сама ты страшная!
Мать разозлилась. Она уже стала рабыней своей красавицы Юрико. То есть поклонялась дочери, обожествляла ее. Мать пугала судьба, одарившая ее такой красивой дочкой. Поддержи она меня, я, наверное, доверяла бы ей и дальше. Но у нее на Юрико был другой взгляд. Совсем не такой, как у меня. В семье у меня — ни одного союзника. Во всяком случае, я так считала, когда училась в школе.
В тот же вечер на даче у Джонсонов отмечали наступление Нового года. На взрослые вечеринки нас обычно не брали, но больше детей в поселке не оказалось, и нашу семью пригласили в полном составе. Мы шагали вчетвером к соседям по темной, мерцающей снегом дорожке. До Джонсонов было всего несколько минут. Юрико, избалованная вниманием, радостно пинала сугробы и прыгала.
Джонсон — бизнесмен из Америки — приобрел дом в нашем поселке недавно. У него были тонкие черты лица и рыжие волосы. Тип мужчин, которым очень идут джинсы; вылитый артист Джуд Лоу. О нем говорили, что он человек своеобразный.
Например, Джонсон вырубил молодые деревца, которые росли перед окном спальни, потому что они закрывали вид на гору Асама. Потом нарезал где-то бамбука, понатыкал на освободившемся месте и был очень доволен собой. Из-за этого разругался с садовником. Помню, как отец насмехался над ним: «Не много же этому американцу нужно!»
У Джонсона была жена-японка. Ее звали Масами. Вроде бы они познакомились, когда Масами работала стюардессой. Шикарная, красивая женщина, она очень приветливо встретила меня и Юрико. Всегда идеально накрашенная, с неизменным бриллиантовым перстнем на пальце, без которого никуда не выходила, даже на прогулку в горы. Макияж и перстень Масами носила как рыцарь доспехи. Для нас это выглядело так странно… Ну да бог с ней.
Когда мы вошли, большинство японских жен, как ни странно, сгрудились в тесной кухоньке, будто другого места для них в доме не нашлось. Перебивая друг друга, женщины хвастались своими кулинарными достижениями. Со стороны могло показаться, что они ссорятся.
Несколько иностранок устроились в гостиной на диване и мило болтали, мужчины-европейцы обступили камин, потягивая виски и переговариваясь по-английски. Общество четко разделилось на группы. Странная получалась картина. Лишь одна японка, Масами, стояла рядом с мужем в кругу непринужденно беседовавших мужчин. Время от времени в низкий гул мужского разговора вмешивался ее резкий голос, настроенный совсем на другую волну.
Переступив порог, мать сразу же направилась на кухню, будто хотела застолбить за собой место в этом доме. Отца позвали к камину, в мужскую компанию, тут же вручили ему стакан. Не зная, куда податься, я пошла за матерью к толпившимся на кухне домохозяйкам.
Одна принесла в пластиковых коробках тушеную курицу и салат с китайским маринадом и рассказывала, как она все это приготовила. Потом наступила очередь жены Нормана, который был в поселке чем-то вроде коменданта. Ему еще не исполнилось и пятидесяти; он все время гонял по горным дорогам на своем «джимни». Подвинулся на горах человек. А жена оказалась старушенцией с пучком сухих седых волос и бурым лицом без следа косметики.
Неужели она его жена? Я изумленно рассматривала ее морщинистые руки и потускневшие от прожитых лет глаза. Зачем Норман живет с такой женой — они же совершенно разные? Тогда я никак не могла понять, что заставляет мужчин и женщин, не похожих друг на друга, жить вместе. Впрочем, я и сейчас этого не знаю.
Жена Нормана делилась советами, как при готовке удалять горечь из горных трав. Собравшиеся на кухне делали вид, что слушают, а сами то и дело косились на маленький телевизор — показывали поэтический конкурс.
Мне стало скучно, и я пошла искать Юрико. Она была у камина, крутилась вокруг Джонсона, жалась к его коленям. Бриллиант на левой руке Масами сверкал, отражая отсветы пламени в камине и играя бликами на щеках Юрико. Из-за этого то неприятное, что я заметила в ее лице, уходило куда-то, становилось незаметным. Она была красива, только когда в ее глазах отражался свет. И тут мне пришла в голову фантастическая мысль.
Что, если Юрико вовсе не сестра мне? Вдруг ее настоящие родители Джонсон и Масами? Они люди красивые, и у них запросто мог родиться такой хорошенький ребенок. Не знаю, как сказать, но будь это в самом деле так, я бы смирилась. Мне показалось, что к чудовищной красоте Юрико даже добавилось нечто личное, человеческое. Что я имею в виду? Ну, у меня возникло ощущение чего-то заурядного, малозначительного, будто я вижу, к примеру, крота или какого-то другого забавного зверька.
Но к сожалению, Юрико была отпрыском моих посредственных родителей. Не потому ли она превратилась в чудовище, наделенное сверхсовершенной красотой? Юрико с торжествующим видом посмотрела на меня. Чего уставилась, уродина? Настроение испортилось. Я опустила голову и вздохнула. Мать обожгла меня пристальным взглядом, и я вдруг услышала ее внутренний голос: «На Юрико ты ни капли не похожа».
Меня ни с того ни с сего разобрал истерический смех. Я никак не могла остановиться, и все, кто был на кухне, в изумлении посмотрели на меня. «А может, это не я не похожа на нее, а она — на меня?» Вот что, пожалуй, надо было ответить матери. Из-за Юрико мы с матерью воспылали взаимным отвращением. До меня вдруг дошло, поэтому я и рассмеялась. Походил ли смех тогдашней школьницы на мой нынешний надтреснутый смех, о котором говорил Нонака из отдела санитарного контроля? Понятия не имею.
Пробило двенадцать, все выпили и стали поздравлять друг друга с Новым годом. Потом отец отправил нас с Юрико домой. Мать так ни разу и не вышла из кухни. У нее был такой дебильный вид, будто она собралась вечно сидеть на этой самой кухне, если припрет. Глядя на нее, я вспомнила черепаху, которая жила у нас в классе. Она ползала в аквариуме с мутной водой на своих кривых лапах и, шевеля большими ноздрями, тупо принюхивалась к пропахшему пылью воздуху.
По телевизору завели нудятину — «Год минувший, год наступивший». Из кучи обуви, сваленной в просторной прихожей, я выудила свои запачканные грязью резиновые сапоги. Как только начинал таять снег, дороги в горах развозило, поэтому иностранцы взяли на вооружение японский обычай снимать обувь, входя в дом. Я сунула ноги в старые красные сапоги, холодные как лед. Юрико приуныла и надула губы:
— Ну что у нас за дача! Ерунда! Так, обычный дом. Вот бы нам такой камин, как у Джонсона. Супер!
— Зачем это?
— Масами-сан сказала: может, в следующий раз у вас дома соберемся?
Юрико любила повыпендриваться.
— Ничего не выйдет. Отец жадный.
— Знаешь, как Джонсон удивился? Не поверил, что мы ходим в японскую школу. И живем как японцы, хотя от всех отличаемся. Правильно он говорит. Меня все время дразнят, обзывают иностранкой, вопросы идиотские задают, типа: ты хоть японский-то знаешь?
— Зачем ты мне это говоришь? Какой в этом толк?