Место, где мы работали, считалось дорогим и популярным. Народ, понаехавший в Шэньчжэнь из внутренних провинций, туда не ходил. Главные клиенты были из Гонконга и Японии. Я сомневался, что Цзиньлун покажется в нашем клубе, но мы запросто могли столкнуться с ним на улице. Ведь Шэньчжэнь — город небольшой. Опасность приближалась.
Понимая, что медлить нельзя, я прямо со следующего дня стал искать выход на людей, которые переправили бы нас в Японию. От Цзиньлуна мы, наверное, могли бы скрыться в Шанхае и попробовать там подыскать человека для этих целей, но с Лоу Чжэнь такой номер вряд ли бы прошел. Во-первых, как я слышал, один из ее младших братьев жил в Шанхае, а во-вторых, вряд ли бы кто-то взял на себя риск связываться с людьми, за спиной которых государственная власть. На наше счастье, одна девчонка из караоке-клуба, приехавшая из города Чанлэ в провинции Фуцзянь, сказала, что познакомит нас с нужным контрабандистом. Я тут же позвонил ему и сказал, что мы хотим в Японию.
Мы заплатили этому человеку один миллион иен за два поддельных паспорта. Остальные деньги — по два миллиона с человека — договорились отдать, когда начнем работать в Японии. Всего вышло пять миллионов. После этого я вздохнул с облегчением. Надоело все время оглядываться и бояться, зная, что за тобой идут по следу. Как говорится, не до жиру, быть бы живу.
9 февраля 1992 года. Умирать буду — не забуду. В тот день началось наше плавание в Японию. А тремя годами раньше, 9 февраля, мы с Мэйкунь уехали из родного дома. Такое вот совпадение. Понять, каким опасным было наше путешествие, могут только те, кто прошел такой же путь. И еще: мне страшно тяжело вспоминать о гибели сестры. Говорить об этом не хочется, поэтому распространяться здесь не буду.
Всего нас оказалось сорок девять человек, в основном — молодые ребята из Фуцзяни. Было и несколько девушек примерно того же возраста, что Мэйкунь. Опустив глаза, они жались поближе к парням. Семейные парочки, подумал я. Плавание предстояло тяжелое, никто не мог знать, выживем мы или нет, и по девчонкам было видно, как им не хочется становиться обузой мужьям. Только одна Мэйкунь вела себя как ни в чем не бывало. Она все время радостно поглаживала толстую темно-коричневую книжечку — фальшивый паспорт, о котором прежде и мечтать не могла.
Сначала нас посадили на рыболовное суденышко. Набили как селедок в бочку и вывезли из порта Чанлэ. Погода была хорошая, теплая. Я вздохнул с облегчением. Но когда мы вышли в открытое море, ветер усилился, и наше суденышко стало бросать на волнах, как игрушку. Наконец впереди показался большой сухогруз. Наш капитан зачем-то раздал всем отвертки и стал орать, что сейчас будет пересадка. Не понимая, что делать с этими отвертками, мы выбрались на качающуюся под ногами палубу. Пересаживаться пришлось в тесный контейнер, который наглухо закрыли снаружи, чтобы никто не догадался, что внутри люди. В контейнере стало темно, хоть глаз коли. Скоро стало трудно дышать — все-таки сорок девять человек.
— Пробивайте дырки, отвертки же есть! — услышали чей-то крик. Тут же послышались лихорадочные удары по железу.
Я тоже принялся отчаянно тыкать отверткой в стенку контейнера, но проковырял лишь малюсенькую дырочку, всего несколько миллиметров. Припав к ней ртом, жадно вдохнул свежий воздух. Теперь можно хоть как-то жить. Страх, что мы все задохнемся, прошел, и народ расслабился. Сначала люди ходили по нужде в угол, но уже на второй день пол под ногами был залит мочой. Когда мы залезли в контейнер, с Мэйкунь было все в порядке, но как только его закрыли, она схватила меня за руку и больше не отходила ни на шаг. Сестра боялась, когда ее запирали в темной комнате.
На четвертый день пути судно остановилось, и мы услышали суету на палубе. Мы зашли на Тайвань, но никто нам об этом не сказал, и люди подумали, что мы уже в Японии. Задремавшая возле меня Мэйкунь, которая вся извелась от морской болезни и заключения в тесном и темном контейнере, сильно дернула меня за куртку:
— Это Япония?
— Похоже на то.
Я неуверенно пожал плечами, но Мэйкунь вскочила на ноги и быстро начала расчесывать волосы. Будь в контейнере достаточно света, она бы и накраситься успела. Однако прошел целый день — и ничего. Сухогруз так и стоял на якоре. Мэйкунь, выйдя из себя, громко забарабанила в стенку кулаками:
— Выпустите нас!
Один из фуцзяньских парней, сидевших в темноте на корточках, сказал мне хрипло:
— Уйми ее. Это еще Тайвань.
Мэйкунь пришла в ужас от этой новости:
— Все равно! Я хочу выйти! Я больше не могу! Помогите кто-нибудь! — Она заплакала и заколотила по стенке как сумасшедшая.
— Сделай ты с ней что-нибудь! Нам же всем крышка, если кто услышит!
Конечно, мне надо было тогда как-то помягче, но я чувствовал спиной, как сорок семь пар глаз буравят меня, требуя заткнуть Мэйкунь. Ну я запсиховал и ударил ее по лицу. Сестра свалилась как подкошенная. Как кукла-марионетка, у которой обрезали ниточки. Упав на заблеванный, загаженный пол, она лежала лицом вверх. Ее открытые глаза глядели в темноту. Мэйкунь была явно не в себе. Я это понимал, но не мог допустить, чтобы из-за нее другие люди, которые были вместе с нами в контейнере, оказались в опасности. Она утихла, и я подумал, что лучше ее не трогать. Я вспоминаю, что произошло дальше, весь тот кошмар и думаю: неужели, ударив тогда Мэйкунь, я лишил ее жизнелюбия, отнял волю к жизни, которая была так сильна?
На следующий день сухогруз наконец покинул Тайвань и по бурному зимнему морю направился к берегам Японии. Мэйкунь лежала на дне контейнера как полуинвалид, ничего не ела и молчала. На шестой день дверь открылась и внутрь ворвался холодный морской воздух, от которого коченело все тело. Но после долгого сидения в душном вонючем контейнере я вдыхал свежий воздух полной грудью. Вконец ослабевшая сестра нашла в себе силы самостоятельно встать на ноги и слабо улыбнуться.
— Кошмар!
Я и представить не мог, что больше никогда не услышу голоса Мэйкунь. Это было ее последнее слово. Все произошло минут через двадцать. В сгущавшихся сумерках мы стали грузиться на маленький катер, который должен был доставить нас к японскому берегу. Как-то получилось, что в тот момент, когда Мэйкунь переходила на катер, спокойное до этого море вспенилось, в борт ударила большая волна. Сестра упала в воду. Я уже успел перейти на катер и попытался схватить ее за руку, но не успел. Мои пальцы поймали воздух, и Мэйкунь, бросив на меня отчаянный взгляд, ушла под воду. На миг показалась ее рука — она будто прощалась со мной взмахом, а я лишь растерянно проводил ее глазами. Как я мог ее спасти? Ведь я не умею плавать! Я громко закричал:
— Мэйкунь!!!
Но помочь ей уже не мог никто. Все только смотрели на темные волны. Так погибла моя любимая сестричка. Ее забрало холодное зимнее море, когда до Японии, о которой она так мечтала, было рукой подать.
Мой длинный рассказ приближается к концу. Я обращаюсь к Вам, г-н Такахаси, и к Вам, Ваша честь: прочитайте эту историю до конца. Г-н Такахаси назвал эти мои показания «Плохие дела, которые я совершил» и сказал, чтобы я описал, как жил, чего плохого сделал, и раскаялся. Чего я только не вспомнил, пока писал! А сколько раз начинал плакать, жалея о том, что было, что я сделал! Я никудышный человек. Хуже не бывает. Не спас Мэйкунь, убил г-жу Хирату и жил как ни в чем не бывало. Уезжая из деревни, мы с сестрой горели надеждой и желаниями, будущее казалось таким светлым и обещающим! Но сейчас за мной ничего больше не числится, кроме преступления. В чужой стране я убил женщину, которую видел первый раз в жизни. На такое способен только самый законченный подонок. Мне кажется, я стал таким, потому что лишился Мэйкунь. А в ней была моя душа.