Он выглядит скорее заинтересованным, нежели испуганным.

– Ты имеешь в виду детектива Ригана?

Я чувствую, как кровь отливает от лица.

В глазах его пляшут смешинки.

– Кэтрин, неужели ты всерьез полагаешь, что я не знаю, с кем ты встречаешься? Неужели ты надеешься, что он убьет меня из мести, если после этого фотографии, на которых вы с ним сношаетесь, как животные, будут отправлены его жене и детям?

Нет… он этого не сделает.

– Если этот фильм Малика, о котором ты говорила, и впрямь существует, то тебе лучше отыскать его для меня или уничтожить. Мне бы не хотелось дать тебе кое-что, что вызвало бы у тебя настоящую депрессию.

– О чем ты говоришь?

– О маленьких трагедиях жизни. – Он снова улыбается. – Ты ненавидишь меня за то, что я такой, какой есть, но однажды наступит день, когда ты возблагодаришь Господа за то, что в твоих жилах течет моя кровь. И что мои гены определяют твое будущее.

Когда я наконец вновь обретаю голос, то даже мне самой он кажется безжизненным.

– Ты ошибаешься. Я жалею о том, что вообще родилась на свет. Ты не знаешь этого… но я беременна. И теперь впервые с тех пор, как узнала это, я задумываюсь над тем, а стоит ли приносить этого ребенка в мир. Я чувствую себя грязной, зараженной. Как будто я никогда не смогу изгнать из себя твой яд.

Он опускает ружье и подходит ко мне на шаг. Глаза его сияют.

– Ты беременна?

– Да.

– Мальчик или девочка?

– Понятия не имею.

Он делает жест, как будто хочет взять меня за руку. Я отшатываюсь.

– Спокойнее, девочка. Кто отец?

– Этого ты никогда не узнаешь.

– Не говори так. Успокойся. В тебе больше от меня, чем ты думаешь.

– Что ты имеешь в виду?

Снова на его губах появляется многозначительная понимающая улыбка. Как у мужчины, знающего некую важную тайну.

– Я мог бы быть твоим отцом, Кэтрин. Ты понимаешь это?

При этих его словах я теряю последние остатки самообладания. Мне кажется, что на меня снисходит вечное, огромное ничто, и я растворяюсь в нем без следа. Лицо деда раскраснелось. Таким оно становится, когда он охотится на диких зверей на острове.

– Люк все время проводил на острове, – говорит он, – преследуя эту негритянскую девчонку, Луизу. А твоя мать только и делала, что спала в своей комнате, наглотавшись таблеток Люка. – Он медленно и задумчиво кивает головой. – Теперь ты понимаешь?

На его лице написано выражение абсолютного и полного торжества. Это триумф охотника, стоящего над телом поверженного зверя. Он сунул мне в сердце нож, повернул его и сломал рукоятку. Он наслаждается болью, которая написана у меня на лице, как делал, наверное, все эти годы. Первобытная радость в его глазах возвращает меня к реальности, и при этом меня с головой захлестывает такой ужас, какого я даже представить себе не могла.

– Это правда? – тоненьким голоском спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– На твоем месте я бы учитывал такую возможность и поразмыслил над ней, пока будешь строить планы своего общения с окружным прокурором.

Я медленно отступаю от него, слепо нашаривая за спиной дверную ручку.

– И если ты надеешься, что Пирли подтвердит хоть что-нибудь из твоих домыслов, забудь об этом. Она никогда не станет давать показания в суде.

Пальцы мои смыкаются вокруг рукоятки из желтой меди.

– Почему?

– Потому что ей известен порядок вещей. Ты, конечно, можешь заставить ее расчувствоваться из-за всякой ерунды, но она ни слова не скажет против меня. Пирли знает свое место, Кэт. Точно так же, как и все ниггеры на острове. Твои предки хорошо их выдрессировали, а я закрепил преподанный урок. – Он подходит к буфету и наливает в бокал немного виски. – И ты тоже знаешь свое место, милая. В глубине души ты прекрасно осознаешь его.

Я убираю дрожащую руку с дверной ручки, поднимаю ее и грожу деду трясущимся пальцем.

– Нет! Когда я была ребенком, ты был слишком силен для меня. Но с тех пор я выросла.

На лице его написано веселое удивление. Он допивает скотч и утирает рот рукавом.

Я распахиваю дверь, спотыкаясь, вываливаюсь в нее и бегу по коридору в сторону кухни. Я не знаю, куда направляюсь, и меня подгоняет одна только мысль, что я должна как можно скорее убраться из этого дома. Шон ждет меня в Новом Орлеане, но трудно представить, что я смогу вести себя с ним как ни в чем не бывало. Я не в состоянии мыслить связно, и даже простые и незамысловатые мысли сейчас от меня ускользают.

С грохотом распахнув дверь кухни, я мчусь по розовому саду, направляясь к парковочной площадке позади помещения для слуг. «Максима» матери стоит на том же месте, где я ее оставила, в нескольких ярдах от «линкольна» и «кадиллака». Приблизившись к автомобилям, я слышу приглушенные удары. А потом дверца «кадиллака» со стороны пассажира открывается, и из машины вылезает Билли Нил. В руках у него пистолет. Он поднимает ствол и целится мне в грудь.

– Давно я ждал этого момента, – заявляет он. – Давай-ка прокатимся.

– Что это за шум?

Он весело улыбается и открывает багажник «кадиллака».

– Посмотри сама.

Я подхожу к автомобилю.

В багажнике лежит связанная Пирли, руки и лицо у нее залиты кровью. Парик ее исчез, и узкий череп, прижатый к запасному колесу, покрывает седой пушок. Я никогда не видела такого неприкрытого ужаса у нее в глазах. Когда я наклоняюсь, чтобы помочь ей, ствол пистолета Билли упирается мне в левое подреберье. Он с грохотом захлопывает крышку багажника и подталкивает меня пистолетом к сиденью водителя.

– Машину поведешь ты, – говорит он, толкая меня за руль.

– Ты стрелял в нее?

– Не волнуйся об этой старой суке. Подумай лучше о том, как поведешь машину.

– Куда мы едем?

– Куда же мы можем ехать, по-твоему? – Он улыбается так широко, что скулы у меня сводит судорогой. – На остров, конечно.

Глава шестидесятая

Последняя поездка на остров стала для меня и сном, и кошмаром одновременно.

Федеральное шоссе номер шестьдесят один.

Узкая, извилистая полоска асфальта, повторяющая изгибы Миссисипи.

Легендарное американское шоссе.

Скорбный путь направляющихся на север беглецов, в подавляющем большинстве чернокожих, стремящихся навсегда покинуть место, где для них умерла надежда, но в котором остались их сердца, взывающие к телам о возвращении туда. Я тоже пыталась воспользоваться этой дорогой к отступлению, но только далеко убежать мне не удалось. В течение тридцати одного года я езжу по этой дороге между двумя чудесными, сонными городами, но между ними всегда лежит остров, сказочная страна, мир грез, окутанный туманом и воспоминаниями, – как пустая сцена, ожидающая последнего акта трагедии под названием «жизнь».