Малик больше не смотрит на меня. Он уставился невидящим взглядом куда-то вдаль, и все подсказывает мне, что мыслями он сейчас далеко. Я даже не пытаюсь сделать вид, что сочувствую ему.
– Я хочу знать, что я здесь делаю, – негромко говорю я.
По его губам пробегает едва заметная тонкая улыбка, и он переводит взгляд на меня.
– Я тоже, Кэтрин.
Пришло время покончить с этой игрой.
– Я здесь потому, что думаю, будто это вы убили пятерых человек.
Глаза Малика блестят.
– В самом деле?
– Если вы и не убивали их, то знаете, кто это сделал. И покрываете их.
– Их?
– Его или ее. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
– Эх, Кэтрин… Я ожидал от вас большего.
Его снисходительное обращение переполняет чашу моего терпения.
– Я считаю, что наши жертвы приходятся родственниками вашим пациентам, одновременно являясь сексуальными насильниками. Убивая их, вы хотите выглядеть кем-то вроде рыцаря, выступившего в крестовый поход против зла, которое известно вам слишком хорошо.
Психиатр молча наблюдает за мной.
– Если это правда, то что вы думаете обо мне? Педофилия считается самым рецидивным изо всех преступлений. Насильники никогда не останавливаются, Кэтрин. Они просто находят себе новые жертвы. Их нельзя реабилитировать или перевоспитать.
– Вы хотите сказать, что их убийство оправданно?
– Я хочу сказать, что остановить их может только физическая немощь или смерть.
Я молю Бога, чтобы передатчик донес эти слова до Кайзера и всех остальных.
– Вы хорошо стреляете из пистолета, доктор?
– Я попадаю туда, куда целюсь.
– А боевыми искусствами вы не увлекаетесь?
Он бросает взгляд на самурайский меч на стене.
– Я могу разрубить вас на кусочки, прежде чем группа специального назначения ворвется сюда. Если вы хотите услышать именно это.
По телу у меня пробегает дрожь. Я перевожу взгляд на запертую дверь, молясь, чтобы за ней стоял офицер группы спецназа Я забыла условную фразу. Что-то насчет футбола…
Малик поднимается из-за стола, и я судорожно вскакиваю со стула. Но он лишь складывает руки на груди и смотрит на меня. Похоже, с жалостью.
– Когда уйдете, то вспомните, что мы едва затронули интересующий нас вопрос. Мы даже не заговорили о виновных.
– О виновных?
Он кивает.
– Как может холокост перестать вершиться среди нас, если общество не восстает, чтобы остановить его?
– В таком случае…
– Подумайте об этом, Кэтрин. А теперь я хотел бы заняться делами. Вы сможете рассказать мне, что думаете по этому поводу, во время нашей следующей встречи.
– Следующей встречи не будет.
Малик улыбается.
– Разумеется, она будет. В течение следующих нескольких дней вы поймете и вспомните многое. Так всегда бывает.
Он берет что-то с низенького столика, наклоняется над своим столом и протягивает этот предмет мне.
Визитная карточка.
Из чистого любопытства я беру ее. На ней указано лишь имя Малика, а под ним – два телефонных номера.
– Позвоните мне, – говорит он. – Если меня решат посадить в тюрьму, не беспокойтесь. Я в состоянии постоять за себя.
Встреча закончена. Я иду к двери, потом оборачиваюсь. Малик выглядит очень странно – одетый в черное с головы до ног и столь неподвижный, что кажется высеченным из камня. Я даже не уверена, что он моргнул хотя бы раз во время нашего разговора.
– Не вините себя, – говорит он.
Я сижу на заднем сиденье фэбээровской «Краун-Виктории», прижавшись к Шону, а машина с ревом мчится по Уэст-эспланада, огибая озеро Понтшартрен и направляясь к зданию ФБР. Джон Кайзер, устроившись рядом с водителем, говорит по большому сотовому телефону, который кодирует каждое слово, пронесенное в микрофон.
– Найдите все, что только возможно, о сестре Малика и обстоятельствах ее смерти, – приказывает он невидимому собеседнику, находящемуся в штаб-квартире Бюро. – Малик сказал доктору Ферри, что она совершила самоубийство. Я также хочу знать все о его отце. Словом, все, что вы сумеете раскопать. И еще одно. Обратитесь в министерство обороны. Я хочу получить как можно больше сведений о том, как он попал в плен в Камбодже, – если он не врет на этот счет. Я не помню, чтобы об этом упоминалось в его личном деле. Вполне возможно, что в лагере для военнопленных он встретился с кем-то из своих будущих жертв…
Я отключаюсь от происходящего, стараясь не вслушиваться в голос Кайзера, и сажусь ровнее. Во время встречи с Маликом я держалась неплохо, но после меня начала бить дрожь, как солдата, побывавшего в первом бою.
– С тобой скоро все будет в порядке, – ободряюще говорит Шон, ласково пожимая мне руку. – Ты блестяще справилась с задачей.
– Ты все слышал?
– Каждое слово. Я думаю, что Малик может быть тем, кого мы ищем. Кроме шуток.
Я закрываю глаза и судорожно хватаюсь за ручку двери. Такое впечатление, что мои нервы потрескивают от зарядов статического электричества, которые по ним бродят.
– У меня очень странное чувство.
– О чем ты говоришь?
– Меня трясет. Я совершенно разбита. Никого не хочу видеть.
На лице Шона появляется гримаса нетерпения.
– Они хотят поговорить с тобой, малышка. Как, выдержишь еще один допрос?
– Не знаю. Мне хочется выпрыгнуть из машины прямо сейчас.
Он берет меня за запястье, достаточно крепко, чтобы удержать, если я и в самом деле вздумаю выпрыгнуть. У меня уже возникали подобные желания, во время прошлых приступов депрессии, и пару раз я едва не добилась своего.
– Я сделаю для тебя все, что угодно, Кэт. Только скажи.
Теперь Кайзер разговаривает с шефом полиции Нового Орлеана. Примерно через час в окружном суде состоится первое слушание дела, и ФБР будет настаивать, чтобы Малик представил список своих пациентов. Почти наверняка Малик откажется от услуг адвоката и будет защищать себя сам. Кайзер, похоже, уверен, что судья вынесет вердикт в пользу Бюро, но что-то подсказывает мне, что он может недооценивать своего оппонента. Если я ошибаюсь, хотелось бы мне посмотреть, как Малик отправится в тюрьму, только чтобы не «предать» своих пациентов.
– Все в порядке, доктор Ферри? – Кайзер положил трубку и повернулся ко мне лицом.
– Прямо сейчас она не в состоянии ехать в вашу контору, – говорит Шон.
Кайзер по-прежнему не сводит с меня глаз.