В ответ на вопрос Сьюзан, законным ли путем была приобретена остальная часть собрания, или она состоит из выкупленных нацистских трофеев, мистер Сароцини рассмеялся:
– Эсмонд Ростофф очень достойный человек, Сьюзан. Он аристократ голубых кровей. Ему незачем прибегать к незаконным или предосудительным средствам для того, чтобы получить желаемое.
Однако выражение лица мистера Сароцини подразумевало обратное. Подозрения Сьюзан усилились, когда их впустили внутрь дома. Дверь им открыл охранник-араб с глазами убийцы. В устланном красным ковром холле их встретил дворецкий и провел сквозь двойные двери в большую, удивительно красивую гостиную.
Ни в одном доме, за исключением исторических памятников, находящихся в ведении Национального треста, [13] Сьюзан не видела таких комнат. На стенах висели великолепные картины старых мастеров: сцены охоты, портреты, натюрморты с дичью и фруктами. Комната была обставлена изящной антикварной мебелью. В ней было несколько кресел, две скамьи со спинкой – они стояли возле камина, банкетка и так называемое «кресло влюбленных» – кресло для двоих, – обивка всех этих предметов была приглушенного серого цвета, в тон с ковром и красивыми, с фестонами, портьерами на окнах. По стенам стояли шкафчики с застекленными дверцами и стеллажи с предметами старины, но ни перед одним из них не было натянуто оградительного шнура. В этой комнате жили!
В комнату вошел Эсмонд Ростофф. Трудно было представить человека менее похожего на русского дворянина. Он был несколькими дюймами ниже ее, с острым бледным лицом, волосами цвета соломы, которые выглядели измятыми, несмотря на то, что были густо намазаны гелем и зачесаны так, чтобы прикрыть лысину, и безупречной козлиной бородкой. Он был одет в синий кардиган с вышитым золотом значком яхт-клуба, рубашку с открытым воротом и монограммой, шелковый галстук, темно-синие брюки и черные замшевые туфли от Гуччи. Его запястья, пальцы и шея искрились драгоценными камнями. От него несло невыносимо сладким одеколоном.
– Дор-ро-гой! – приветствовал он мистера Сароцини. Такой ужасный акцент Сьюзан слышала впервые в жизни. Он порывисто обнял его и расцеловал в обе щеки не меньше полудюжины раз. – Я так ра-ад тебя видеть! – Затем он повернулся к Сьюзан: – Очень приятно с вами познакомиться, дор-ро-гая! – Он одарил Сьюзан рыбьим рукопожатием. – Мне сказали, вы крупный специалист по ранним импрессионистам. А? – Он заглянул ей в лицо своими глазами-бусинами с таким видом, будто разделяет с Сьюзан какую-то тайну, не доступную больше никому. Эта претензия на интимность возмутила ее даже больше, чем рукопожатие.
Он был нелеп.
Как и в случае с мистером Сароцини, она не смогла определить возраст Ростоффа. На первый взгляд ему было около шестидесяти, но в действительности мог быть гораздо старше.
– Нет, я не специалист. Я просто люблю этот период, больше ничего.
– Могу я предложить вам вина?
Сьюзан беспокоилась о времени – было уже без четверти три.
– Нет, спасибо. Если можно, я только взгляну на ваши картины. Мне потом нужно спешить.
Он снова нашел ее глаза и взглядом показал, что владеет какой-то ее тайной. Может, он знает о ребенке? Сьюзан понятия не имела. Затем он вдруг подался вперед и пальцем ткнул в серебряную брошь на блузке.
– Оч-чаровательно, пр-росто очаровательно. Фамильная ценность?
– Нет. Подарок на день рождения от моего мужа.
Это была простая брошь, вычеканенное серебро с вырезанным по окружности орнаментом, однако он вцепился в нее так, будто это была самая ценная вещь на свете. Его лицо оказалось очень близко к Сьюзан, и она заметила, что в ушах у него было по бриллиантовой сережке. Он стал ей еще более отвратителен.
Когда он отпустил брошь, Сьюзан, следуя правилам вежливости, сказала:
– Эта комната очень впечатляет.
Он кивнул, наклонив голову так сильно, что могло показаться, что он кланяется.
– Вы о-очень добры. Я считаю, что здесь все нужно оживить, как и нас самих. – Он подмигнул мистеру Сароцини. Тот ответил легкой улыбкой.
Они проследовали за Ростоффом в лифт. В неторопливой, отделанной под старину кабине запах его одеколона настолько усилился, что Сьюзан замутило. Лифт, казалось, отсчитал больше одного этажа. «Неужели все друзья мистера Сароцини такие?» – подумала она. Судя по фамильярности, с которой они обращаются друг к другу, они должны быть старыми друзьями. Наверное, это и есть тот мир, в котором будет расти ее ребенок. Мир богатых, стареющих и, возможно, одиноких людей.
Что-то в Эсмонде Ростоффе напомнило Сьюзан о той грусти, какую она в свое время заметила в мистере Сароцини. Но этих людей сближала не только грусть, не только аура одиночества, но и что-то еще, чего она пока не могла определить.
Выйдя из лифта, они оказались в подземной картинной галерее, от которой у Сьюзан перехватило дыхание. Помещение, отведенное под галерею, было обширным и занимало, казалось, большую площадь, чем сам дом. По контрасту с наземным этажом интерьер здесь был решен в черном и кремовом мраморе и выглядел исключительно современным.
– Это зал Ван Гога, – сказал Эсмонд Ростофф, жестом приглашая Сьюзан пройти вперед.
Она не поверила своим глазам. Перед ней было около тридцати картин разного размера, не считая рисунков, черновых набросков и неоконченных холстов, и ни одну из работ она раньше не видела.
Может, подделки? Нет, это невозможно.
– Как?.. – сказала она, и ее голос сорвался. – Как вам удалось собрать такую коллекцию?
Ростофф улыбнулся, затем повел их дальше, в зал Моне.
– Я люблю красивые вещи, Сьюзан. Для меня это трофеи, напоминающие мне о трудных, но давно прошедших временах. – Он посмотрел на нее долгим понимающим взглядом. – Для меня они – дети.
Сьюзан почувствовала, что у нее начали гореть щеки. Полотна Моне были еще более впечатляющи. Сьюзан вдруг испугалась этого места. Все эти работы она видела впервые в жизни. Она изучала историю искусства в университете, и ей казалось невероятным, что она видит одновременно столько картин великих художников и не узнает ни одной. Это означало, что они очень долгое время не появлялись в поле зрения общественности. Большинство частных коллекционеров гордятся своими картинами и охотно одалживают их открытым картинным галереям. Если они этого не делают, то, вероятнее всего, какие-либо из их картин были когда-то украдены или присвоены в виде военной добычи. Некоторые из этих картин были вывезены из России в 1917-м. А остальные?
Ростофф не смотрел на картины. Он наблюдал за реакцией Сьюзан. «Именно так он получает удовольствие от своей коллекции», – поняла она. Скорее всего, сами работы ему глубоко безразличны – он наслаждается атмосферой таинственности, тем, что они у него есть и никто об этом не знает. Так дети хранят сласти под подушкой.