Коннор снова успокоился.

— Он работал здесь экспертом и отвечал за выдачу лицензий компании «Бендикс Шер». Потом уже мать рассказывала мне, как компания давила на него, делала разные заманчивые предложения, но отец был непреклонен, и они окончательно взбеленились… Они хотели получить патент на лекарство, но отец не был уверен, что компания провела все испытания. Он не был уверен, что оно безопасно, и заблокировал его патентование. Препарат содержал почти такие же компоненты, как и другое лекарство, которое привело к тому, что более пяти тысяч детей появились на свет с ужасными уродствами. Оно называлось талидомид.

— Боже мой, — прошептала она.

— Когда мне было восемь лет, — продолжил Коннор, — мать усадила меня в машину и сказала, что мы должны немедленно ехать к папе, потому что он в большой беде. Она гнала как сумасшедшая и бросила машину там, где мы сейчас стоим… помню, что это был старый белый «плимут». — Его голос окреп, и он перевел дыхание, после чего снова посмотрел наверх. — Он упал из этого окна, из окна одиннадцатого этажа. Мне казалось, что я смотрю на полет птицы. Так мне сначала показалось — летела крупная птица. Затем она ударилась о землю, голова откинулась, и я увидел, что это был мой отец. На лице у него было выражение, которое я никогда не забуду. Ни одно человеческое существо не могло бы его забыть.

Загадки, связанные с Коннором, которые так мучили Монти, внезапно разрешились, казалось, на душе стало легче, но она была потрясена. Какое горе, какая печаль…

— Мы поднялись в его кабинет. То, что мы там увидели… в это было невозможно поверить. Словно пронесся ураган: все лампы были разбиты, повсюду валялись бумаги… именно повсюду. Стены были в брызгах, часы висели на проводочке. И тем не менее никто ничего не услышал. — Теперь он обращался к Монти. — Мы с тобой знаем, что есть вещи, которые не могут произойти… и тем не менее они происходят. Ты их видела своими глазами.

Кивнув, она сглотнула комок в горле. Как нельзя некстати по асфальту скользнула тень птицы. Монти дернулась, словно получила в грудь удар током.

— Всю жизнь я хотел узнать, что же на самом деле случилось с моим отцом, — сказал Коннор. — И найти того, кто отвечал за это. Может, теперь ты сможешь понять, что привело меня в «Бендикс Шер».

102

Лондон. Среда, 7 декабря 1994 года

После того как эта Баннерман в 1:48 ночи позвонила Левайну, все контакты с ней прервались.

Воротник проклятой мягкой рубашки, которую в эти дни он носил по настоянию Никки, вечно доставлял ему проблемы — она не была предназначена под галстуки. Испытывая раздражение, он запустил пальцы под воротник и попытался расправить его. Потом он снова посмотрел на сообщение на экране, которое прочел лишь до половины, но был слишком занят, чтобы усвоить его.

Монтана Баннерман исчезла, и ему категорически не нравилось, что теперь эта хитрая маленькая сучка предоставлена самой себе. И одному Богу известно, кто, черт побери, будет следующим ее собеседником. Он посмотрел на часы на экране: 8:32 вечера. Никки, скорее всего, опять попытается его оттрахать, но сейчас эта опасность находится в самом низу шкалы приоритетов. В Вашингтоне сейчас половина третьего дня, и, по данным Макласки, Моллой все еще на встрече в Патентном управлении США.

Черта с два он там находится, подумал Ганн. Макласки уверял, что Моллой всю ночь провел в своей гребаной гостиничной спальне, и ошибся. Упустил его. И по-прежнему никто так и не знает, кто же на самом деле этот юный ублюдок. Когда примерно час назад он разговаривал с Макласки, что-то ему не понравилось в его голосе. Ганн заметил какую-то едва заметную нотку растерянности, и даже более того; утверждая, что загнал Моллоя в угол, Макласки отнюдь не был в этом уверен.

Колеса начали пробуксовывать. Когда прошлой ночью он явился в лабораторию доктора Баннермана, он заметил на столе ученого маленький диктофон, который, похоже, был включен. В спешке, когда требовалось как можно скорее транспортировать ученого из здания, они не обратили на него внимания, и, когда Ганн попозже вернулся, чтобы забрать его, он обнаружил, что система тревоги включена — а диктофон пропал.

Кто бы ни включал систему, он конечно же вошел и кое-что прихватил с собой. По мнению Ганна, у него был только один противник.

Монтана Баннерман.

Черт побери, что же там записано? Может, ничего. А с другой стороны, может, все, что угодно: и находки ученого, и вторжение Ганна вместе с Кроу, которые могут послужить прямым обвинением против них. Он попытался представить, куда она могла деться, имея на руках такое доказательство. Скорее всего, не в полицию. Копы каким-то образом ее напугали; в противном случае она бы уже перезвонила Левайну.

Распустив галстук, он подпер голову ладонью. Первостатейный бардак, и ничего в нем не понять.

Зазвонил телефон, и, сорвав трубку, он поднес ее к уху, надеясь услышать наконец хорошие новости.

— Ганн.

— Где ты, мать твою, торчишь, солдат?

— Ник, прости, у меня кое-какие проблемы.

— Так много проблем, что ты даже не мог позвонить мне? Мы же собирались отбыть отсюда без пятнадцати восемь. Я сижу и жду тебя. — Вроде она была не на шутку обижена.

— Мне очень жаль, Ник, поверь.

— Каждый день у тебя какой-то новый кризис. Почему бы тебе не посоветовать твоему доку Кроу утопиться в озере, чтобы он оставил тебя в покое?

Мигающая лампочка дала понять, что его ждет еще один абонент.

— Мне надо идти… перезвоню тебе.

— Когда? Завтра? В будущем году?

— Через две минуты, обещаю.

— Если через три ты не появишься, я начну прожигать дырки в твоих костюмах.

— НИК… — Он повысил голос, но она уже отключилась, и Ганн понял, что говорит с Макласки.

— Не самые лучшие новости, майор Ганн… я подумал, что лучше ввести вас в курс дела. Похоже, что Моллой оставил нас с носом.

Ганн обеспокоенно посмотрел на часы. Если Никки сказала, что через три минуты вооружится факелом, то так она и сделает; эта девушка была просто психованной.

— Мистер Макласки, я не ждал от вас таких слов.

— Я искренне извиняюсь… не мог себе и представить. Он исчез, просто растворился в воздухе.

Ганн даже не попытался скрыть свой сарказм:

— Люди способны на многие удивительные вещи, мистер Макласки, но никто из них не может раствориться в воздухе. Они могут создать иллюзию исчезновения — но не больше.

— Ну, значит, ваш человек создал для нас чертовски хорошую иллюзию исчезновения.

Макласки даже не пытался изобразить раскаяние; строго говоря, по тону его голоса нельзя было даже представить, нашел этот ублюдок Моллоя или нет. Казалось, что главной его задачей было избегать неудобств, которые могли бы его отвлечь от чего-то более важного, например от игры в гольф.