Он, делая паузы, методично проверил свое тело, сжимая и распуская мышцу за мышцей, убеждаясь, что сохранил контроль за моторными функциями. Он с облегчением убедился, что способность к движению сохранилась во всех частях тела, пусть даже в данный момент весьма ограниченная; где-то он читал, что после инсульта жизненно важно как можно быстрее начать физические упражнения.
«Матернокс». В голове ученого становилось все яснее и яснее. Это были результаты его анализов! Он начал закипать гневом.
— А теперь необходимо избавиться от вашей вентиляционной системы, — сказал доктор Зелигман, который подошел к кровати и начал тянуть ее.
У Баннермана перехватило дыхание, и, задохнувшись, он на мгновение запаниковал, решив, что не сможет больше дышать, но наконец он увидел, как на свет медленно появляется длинная эндотрахеальная трубка белого пластика. Теперь к нему вернулась способность свободно дышать, и он жадно набрал полную грудь воздуха. Горло у него пересохло и опухло.
Вентилятор в последний раз прошипел что-то, и наступило молчание.
— Как вы себя чувствуете? — спокойно спросил Кроу.
— У меня был инсульт?
— Боюсь, что да. Но очень незначительный. Вам повезло.
— Я бы не назвал это везением. Мне всего пятьдесят восемь.
— Ну, это может случиться в любом возрасте. Здесь вы попали в хорошие руки. Я не сомневаюсь, вы встречали доктора Зелигмана, директора нашей клиники.
Генетик, подняв голову, увидел, как Зелигман перекрывает какой-то клапан.
— Надеюсь, вам тут удобно? — спросил Кроу.
— Чтобы вам было так же удобно! Где я, черт возьми?
— Вы в клинике «Хаммерсмит-Бендикс».
— Сколько мне тут еще торчать?
— Это зависит от…
— От чего?
Дик Баннерман видел, как на лице Кроу появилось уклончивое выражение, скрывавшее что-то. Неужели инсульт был серьезнее, чем он ему сказал? Или он получил еще один удар?
— Доктор Баннерман, в современной медицине очень большое значение имеет отношение пациента…
— Где моя дочь? Ей рассказали?
— С ней пытаются связаться. Мы считаем, что она, скорее всего, в Америке.
Генетик все вспомнил и выругался.
— Какой сегодня день?
— Среда.
— Проклятье… в пятницу я… я должен быть в Белом доме. Я произношу речь… — Он огляделся в поисках телефона и удивился, не обнаружив ни одного.
— Они поймут, — с сочувствием сказал Кроу. — Не беспокойтесь, обо всем позаботились.
Дик Баннерман продолжал думать. О «Матерноксе». Он должен передать Монти полученную им информацию — на тот случай, если его поразит еще один удар и он сможет лишь пускать слюни. Или умрет. В идеальном случае ему стоило бы получить подтверждение, что Кроу замешан во все это, но предупредительно звякнул тревожный колокольчик. Он глянул на Зелигмана и решил, что ему не нравится и его внешность. Ничего не говоря, он попытался приподнять тело и сесть, но ничего не получилось, словно половина внутренних связей организма была отключена. Он заметил, что Зелигман наблюдал за его стараниями с легкой ухмылкой.
Тем временем Кроу неторопливо обошел комнату, и его взгляд по-птичьи перескакивал с одного предмета на другой. Он остановился рядом с телевизором, взял пульт дистанционного управления и с деланной небрежностью бросил:
— Вы не думали, доктор Баннерман, сколько удивительных вещей кроется в современной технике?
— Могу ответить и да и нет. Как и многие мои коллеги в генетике, я опасаюсь, что в один прекрасный день какой-нибудь псих зайдет слишком далеко. И только представьте, например, какое воздействие на долгосрочную корпоративную стратегию «Бендикс Шер» окажут труды одного отдельного сумасшедшего.
Кроу подошел к «Подсолнухам» Ван Гога и постучал по картине пальцем.
— Вот она, работа отдельного сумасшедшего. Измученного гения, который умер в одиночестве и нищете. Теперь за его картины платят суммы, соизмеримые с национальным доходом некоторых стран. При жизни импрессионистов высмеивали как шарлатанов, потому что они осмеливались быть другими. А по мнению потомков, они были гениями. Они освободили живопись от уз, которые душили ее.
Дика Баннермана обеспокоило мессианское сияние в глазах Кроу, когда тот вещал, и ученый прикинул, стоит ли ему вести разговор на такую опасную тему. Он остро чувствовал, что, прикованный к больничной койке, он не может сражаться на равных.
— Половину исторических героев называли сумасшедшими или еретиками, — словно взгромоздясь на трибуну, ораторствовал Кроу. — Коперника за то, что тот сказал — Земля вращается вокруг Солнца, Галилея за то, что он поддержал его, затем настал черед Чарльза Дарвина. Я могу перечислить десятки тысяч имен. Я рискну сказать, что и вы среди них. Посмотрите на себя. Вы получили Нобелевскую премию, но основная масса научного сообщества игнорирует вас, и, пока мы не поддержали вас, большую часть своей трудовой жизни вы стучали в чужие двери и фактически просили милостыню.
— По крайней мере, я никогда не делал ничего незаконного или аморального. — Баннерману расхотелось и дальше отделываться пустыми словами.
Но Кроу пожал плечами:
— Истина в том, не так ли, что в нашей области деятельности нам порой приходится делать вещи, которые в какой-то мере выглядят не лучшим образом, но в конечном счете приносят пользу.
— Именно этим вы и занимались с «Матерноксом», доктор Кроу? — На этот раз Дик Баннерман решил не уступать. — Вы использовали его как прикрытие, а на самом деле занимались генной инженерией, встроив ген псориаза в систему развития зародыша. И в какой-то момент в будущем, когда зародыш станет ребенком, а потом и взрослым, этот ген даст начало псориазу, а затем перейдет и его детям. Правильно?
Кроу одобрительно кивнул, словно выслушал новообращенного:
— Вы очень проницательны.
— Я предполагаю, все ваши действия продиктованы намерением создать в будущем рынок сбыта для ваших лекарств?
— Именно так. Это новый штамм псориаза, для борьбы с которым мы, конечно, уже готовим к выходу на рынок новые препараты. Но мы имеем дело не только с псориазом, доктор Баннерман. Мы работаем над созданием новых генов, которые вызовут в будущих поколениях целый набор хронических заболеваний — новые нарушения сердечно-сосудистой системы, новые варианты почечной недостаточности, новые формы клинической депрессии, новые виды рака желудка — и все они потребуют правильного лечения. Зародыш через мать получит все эти гены, и через двадцать-тридцать лет, когда эти болезни начнут давать знать о себе, соответствующие препараты уже будут готовы к патентованию. Вам не кажется, что это довольно элегантно?
— Элегантно? — ошеломленно переспросил Баннерман.
— Знаете ли вы какой-то другой бизнес в мире, где компания имеет возможность создавать биологическую потребность в ее продукции?