— Да. Наркокартель в Колумбии.
Кроу сморщил нос:
— Грубый и бессмысленный пример, о котором даже не стоит и говорить.
Дик Баннерман изучал стоящего перед ним сумасшедшего, моля Бога, чтобы в этом изолированном сообществе был только один такой.
— Неужели вы серьезно так считаете?
— Во всем мире одна из шести женщин нуждается в лечении от бесплодия, и большинство из них принимают «Матернокс», доктор Баннерман. Через двадцать лет их дети начнут взрослеть и обнаружат у себя симптомы новых разновидностей псориаза, депрессии, почечной и сосудистой недостаточности… и так далее. И в результате, — голос Кроу зазвенел торжеством, как у подрядчика, успешно продавшего выстроенное им здание и готового подписать договор о сделке, — в первой четверти будущего века примерно пятая часть западного мира будет зависеть от лекарств, которые производит «Бендикс Шер». И мы не собираемся ограничивать эксперименты по генной инженерии для новых болезней только «Матерноксом». Нет, мы надеемся использовать многие из созданных нами изделий, чтобы вводить в организм гены болезней. Единственное, чего мы должны добиться, — найти правильный метод доставки генов.
— А доставка гена псориаза не срабатывает в вашем проекте Медичи, не так ли?
— Мы иногда переживаем кое-какие незначительные трудности, — сказал Кроу.
— Неужели вы настолько безнравственны? — воззвал к нему Дик Баннерман. — Настолько негуманны?
Кроу, стоя лицом к генетику, смерил его уверенным холодным взглядом:
— Доктор Баннерман, вы верите в Бога?
— Какое отношение Бог имеет к этому?
Кроу бросил на Зелигмана беглый взгляд, после чего ответил:
— Самое непосредственное. Мы живем в мире, который все больше выходит из-под контроля — и почему? Потому что он находится в злобных клещах деспота, который невозбранно господствует тысячи лет. Шарлатан, надутый позер, задира, садист и массовый убийца. Его имя — Бог, доктор Баннерман. Святой отец. Всемогущий. Сколько человеческих существ, — продолжил он тираду, — этот монстр убил во славу своего имени? Может кто-либо подсчитать погибших во времена Крестовых походов, священных войн, инквизиции Римско-католической церкви, которая правила в Европе с 1229 по 1834 год? Не говоря о количестве приговоренных к смерти, как еретики, за прошедшее тысячелетие… — У Кроу возбужденно блестели глаза. — Назовите мне страну, где не было кровопролития, вызванного Великим Обманщиком и его сыном, — и я назову вам две такие, где кровь лилась потоком! Так вот, мы собираемся изменить все это, доктор Баннерман. Мы наконец осознали, откуда берется Бог. С тайной покончено. Теперь мы сами отвечаем за свою судьбу, мы на пороге нового века, и я хочу дать вам шанс присоединиться к нам. И работать вместе с нами!
Дик Баннерман сразу же отверг это предложение:
— Можете меня вычеркивать, Кроу.
Как ни странно, когда Кроу заговорил снова, у него был спокойный и дружелюбный голос.
— Вы должны кое-что понять, доктор Баннерман. Нас интересует не прибыль — а контроль. В течение следующей четверти века мы собираемся доминировать в фармацевтической промышленности: мы будем контролировать производство, распространение и продажу большинства медикаментов в мире. Мы будем способны контролировать борьбу с болью и, что более важно, воспроизводство. Подумайте об этом… у нас будет власти больше, чем у любой известной политической партии.
Ответ Дика Баннермана, как и раньше, был сух и краток:
— Ты свихнулся, парень.
Доктор Кроу не моргнул и глазом.
— О, я не сомневался, что потребуется время, чтобы вы начали осознавать нашу точку зрения. Я буду откровенен с вами, доктор Баннерман. Видите ли, нам нужно ваше сотрудничество. Мы очень нуждаемся в нем.
— Да, еще бы! Вы столкнулись с проблемами, когда решили с помощью «Матернокса» передавать гены псориаза, потому что прибегли к неправильной методологии. Вы сделали одну серьезнейшую ошибку, которую могут заметить, скорее всего, лишь три человека в мире. Я один из них.
Кроу внимательно посмотрел на него:
— Вот как? Может, вы просветите нас?
— Скорее я готов увидеть вас в аду.
— Может, вам это удастся, друг мой. Но боюсь, вам не будет позволена роскошь такого выбора. — Он дал сигнал Зелигману, который, нагнувшись, занялся клапаном.
Почти сразу же Дик Баннерман почувствовал, как паралич снова овладевает всеми мышцами. Он попытался заговорить, но смог лишь втягивать воздух.
— Одно из главных преимуществ клиник «Бендикс Шер» в том, что они обеспечивают полное уединение, — сказал Кроу. — Мы можем гарантировать, что наших гостей никто и никогда не побеспокоит — разве что в случае необходимости. — Он улыбнулся. — Вы понимаете?
Генетик буркнул что-то неразборчивое.
— Нет? — Кроу был воплощенная забота. — Разрешите мне внести небольшое уточнение: или вы будете незамедлительно помогать нам, или же мы оставим вас живым и в сознании, но в совершенно неподвижном состоянии, в котором будете находиться столько, сколько вам понравится, — десять, двадцать, тридцать, может, даже сорок лет. Я не знаю, как долго вы сможете протянуть в нем, лишенный возможности читать и писать, — вам останется просто лежать и смотреть на эти стены. Я представляю, что вы сочтете себя похороненным заживо, хотя клаустрофобия вам не угрожает. Пока еще вы можете дать мне знать, прав я или нет, потому что мы собираемся снова ввести вам интубационную трубку и дать возможность день или два как следует подумать.
Дик Баннерман попытался запротестовать, но доктор Зелигман нагнулся над ним и приступил к делу. Через несколько секунд у него возникло ощущение, что все тело залито бетоном. Он видел, как пальцы доктора оттянули ему челюсть и рядом с ней появилось коленце белой изогнутой эндотрахеальной трубки, словно крюк ловца устриц.
Через несколько секунд он мог только смотреть на Ван Гога и слушать ровное позвякивание вентилятора. Комната была пуста.
Вашингтон. Среда, 7 декабря 1994 года
У Коннора было ощущение, что сейчас у него разорвется сердце.
— Монти! — закричал он. — О господи, Монти!
Он ухватился за край упавшего стола, рывком поднял его, подставил под ноги Монти, вскарабкался на него, ухватился за шнур над ее головой и со всей силой рванул его.
Шнур порвался куда легче, чем Коннор ожидал, и он, чуть не потеряв равновесие, принял на себя вес ее мертвого тела. Он обнял Монти, прижал к груди и попытался уберечь, когда они оба свалились на пол.
Тело ее было мягким, оно еще не успело окостенеть. Он коснулся ее щеки. От нее еще шло тепло.
Крикнув матери, чтобы она вызвала скорую помощь, он принялся отчаянно вспоминать приемы первой помощи, которым его учили в школе. Дыхательные пути. Первым делом дыхательные пути. Шнур врезался в кожу на шее, но распутать его оказалось легко. Лицо Монти было покрыто синевой, а невидящие глаза словно затянуты пленкой. Он поднес ладонь к носу, а потом ко рту. Она не дышала.