Он в ужасе замотал головой. Мать снова ударила его.
— Ты лжешь! Сначала Бог послал тебе таракана, а за ним придут скорпионы. Ты должен покаяться! Каждый раз, как ты уходишь от покаяния, гнев Господа нашего возрастает.
Дэниел начал всхлипывать.
— Почему Бог так ужасно относится ко мне? — пробормотал он.
Мать в очередной раз, но еще сильнее ударила его.
— Нашего всемилостивого Отца, Который пребывает на Небесах, ты называешь ужасным? Да как ты осмелился?
— Я ненавижу Бога! — зарыдал он. — Я ненавижу Его! Я хочу убить Его!
Мать, завопив, вцепилась ему в волосы, плюнула в лицо и обрушила на него груду пощечин. Выбежав из комнаты, она вернулась с куском мыла, который попыталась засунуть ему в рот.
— Смой с языка свое богохульство! А то навечно отправишься в ад!
Отец бросил таракана в мусорную корзину.
— Покайся, сын, — сказал он, — пока не поздно.
Дэниел ничего не ответил.
Отец взял Библию с прикроватного столика и начал читать вслух:
— «…Головы у коней — как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера.
От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей.
Ибо сила коней заключалась во рту их и в хвостах их; а хвосты их были подобны змеям и имели головы, и ими они вредили.
Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить.
И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».
Затем его родители вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь.
— Ты будешь спать при свете, чтобы Господь ясно видел тебя, а ты сможешь понять, что нет разницы, светло или темно. Он видит все.
И теперь Дэниел лежал неподвижно, глядя на голую электрическую лампочку в переплетении коричневых пятен на потолке, где однажды случилась протечка; на окна без занавесей, за которыми стояла непроглядная ночь; на распятие на стене справа от себя. Его жгла ненависть. Ненависть к Богу. Ненависть к Иисусу на кресте.
Он сосредоточился на мысли о распятии. Бог так любил мир, что отдал ради него Своего возлюбленного Сына, и каждый, кто уверует в Него, не погибнет, а обретет вечную жизнь.
Он посмотрел на обнаженного мужчину с распростертыми руками, согнутыми поджатыми ногами и опущенной головой. Затем подумал о себе, лежащем здесь, тоже с распростертыми руками. Как они походили друг на друга!
Бог позволил, чтобы Его сына распяли на кресте. Бог убил Своего единственного сына. Ради спасения человечества. Бог относился к Иисусу не лучше, чем к нему относились его собственные родители. В груди у него вскипел гнев, который обжигал его, как раскаленный горн. Он почувствовал, как его обдает жаром. Он начал ощущать, как в его тело вливается какая-то странная энергия. Чувство силы и мощи, которое возникло внизу живота, разлилось в груди, наполнило руки и ноги. Его взгляд оставался прикованным к распятию, и теперь он видел его так ясно, словно оно было не в двенадцати футах на другой стене комнаты, а в нескольких дюймах от его лица.
Теперь он видел мучения распятого. Сведенные мускулы, скрюченные пальцы, ноги, умирающие, как конечности таракана. Распятие начало содрогаться. Сначала несколько легких колебаний, а затем их становилось все больше и больше. Усилием воли Дэниел приказал колебаниям усилиться. Еще сильнее!
Внезапно, без предупреждения, распятие рухнуло со стены на пол с громким треском, словно пистолетный выстрел.
Дэниел увидел две маленькие дырки в стене от выпавших гвоздей и свежую краску в форме креста, под которым охряная стена не успела выцвести.
Наконец он ухмыльнулся.
Он смог это сделать. Он смог одним лишь усилием мысли заставить распятие свалиться со стены! Его глаза упали на Библию на столе рядом с ним. Он сконцентрировал взгляд на ней. «Вспыхни пламенем, — подумал он. — Давай же, гори!»
Он еще отчаяннее уперся в нее взглядом, изгнав из головы все посторонние мысли, собрал все силы, всю свою властность и довел их до предела. Собраться. Собраться. Гори же, черт бы тебя побрал, жуткая, ужасная книга.
ГОРИ!!!!!
Раздался гулкий звук, словно звон падающего стекла. Окно! Оно взорвалось у него на глазах, превратившись в груду обломков; сначала порхнули несколько маленьких кусков, а затем вся панель выгнулась и длинными стеклянными кинжалами рухнула на пол.
Дверь стремительно распахнулась, и в комнату ворвались его родители.
— Что за… — начала его мать, но осеклась на полуслове, когда увидела на полу разбитое окно, а потом распятие.
Отец изумленно воззрился на эту обстановку, а затем проверил ремни, которые растягивали его руки. Родители посмотрели друг на друга, и мать тоже ощупала ремни.
— Дэниел, — произнес отец, — если у тебя нет печати Бога на лбу, значит, у тебя есть отметина зверя.
— Он дитя зла и должен быть спасен, — сказала мать.
— Ты понимаешь, что это значит, Дэниел? — вопросил его отец. — «Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми Ангелами и пред Агнцем. И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его».
— Ты этого хотел? — завопила мать. — Ты хотел получить начертание имени зверя?
Дэниел посмотрел на свою мать и ничего не сказал.
Лондон. Среда, 2 ноября 1994 года
«Ну до чего ты уродливое отродье!» — подумал Коннор Моллой, глядя на тусклую черно-белую фотографию, затесавшуюся в документацию по исследовательским работам. «Лягушка желудочно-родящая» — гласила надпись внизу.
«Rheobatrachus silus — редкая пресноводная лягушка, обитающая в Восточной Австралии. После оплодотворения самка проглатывает икру и вынашивает ее в желудке, пока зародыши полностью не сформируются. Вызревание зародышей имеет место в нижней и срединной частях желудка, которые расширяются, чтобы дать место подрастающему поколению», — прочитал он, удивляясь, как этот текст оказался среди научной документации Баннермана, хотя ему казалось, что труды нобелевского лауреата ничем больше не могут поразить его.
В течение последних девяти дней он чувствовал, что все лучше и глубже познает личность доктора Баннермана, хотя на самом деле он пока так и не встретился с этим великим человеком; но, едва только просыпаясь, он начинал дышать и жить им, пропуская через себя документ за документом о трудах и делах его жизни.